Гук - снежный человек - [14]

Дядя водрузил чучело в углу сада, заросшем подсолнухами, где обычно бандитствовали вороны, затем заставил Виктора согнуться и так, пригнувшись, они вернулись в дом. Где-то тихо звучала мелодия флейты.

— Идем в мою комнату, — почему-то шепотом сказал дядя. — Оттуда лучше видно.

Быстро открыв дверь, он закричал, попятился и привалился к стене, освободив обзор Виктору. В центре дядиной комнаты, в свете окна, стоял дядя. Во всяком случае, так казалось с первого взгляда. Он был одет в костюм-тройку. Это было видно. Но из-за падающего из-за спины света, кто именно находится в костюме, разглядеть было решительно невозможно.

Виктор сделал несколько шагов вперед и сообразил, что это чучело, которое они отнесли только что к подсолнухам. Постепенно Филипп Филиппович это тоже понял. Когда он отдышался, медленно, в сопровождении сочувственного взгляда Виктора, добрался до террасы. Ему требовалось, после такого сокрушительного удара по научным позициям, как человеку и разумному существу вообще, многое переосмыслить. Чай унесли голуби, так что дядю пришлось отпаивать шиповником из термоса.

Дядя долго сидел погруженный в свои мысли.

— Неужели вся наука не могла зафиксировать этого столько лет? — бормотал он. — Нет, это слишком очевидно! Такого не может быть! — вскричал он. — Сегодня же вечером идем в лес. На луг! Я докажу! Наука не могла этого не увидеть! Проведем эксперимент на насекомых! Уж у них то мозгов не хватит!

Я покажу им, кто они есть на самом деле! И он удалился к себе. До вечера Филипп Филиппович бродил по своей комнате, то бормоча, то что-то выкрикивая. Когда опустилась темнота, дядя решительно кликнул Виктора и направился на луг. В руке его покачивался масляный бабушкин старинный фонарь.

— Насекомые настолько глупы, — говорил он, — что часто путают Луну, по которой они ориентируются в темноте, с электрическим светом лампочек, и на этом попадаются. Ну что? Это ли не подтверждение степени их ума. Ха-ха! На одну доску с человеком! Не выйдет! Слабо!

Над сумраком ароматного в этот час луга носились ночные феи. Вихри мотыльков вплетались в ночные дороги майских жуков, спешащих по своим делам. Тихим фоном служил стрекот сверчков, льющийся с их потайных танцплощадок, где они играли для остального лугового народа, бодрствующего в это время суток. Огромные бабочки-ленточницы медленно порхали, словно ночные совы, иногда взлетая почти к самому месяцу и сбивая мягким серым крылом звездную пыль с его желтого рога.

Только дядя не замечал всего этого и спешил по росистому лугу, чтобы доказать то, что никому не было нужно. Виктор, захваченный предшествующей развязкой, едва поспевал за дядей. Где-то в вышине звучала мелодия флейты. Гук готовил финал.

Вдруг Виктор почувствовал, что Гук рядом.

— Ну как? — только и спросил тот.

— Еще держится, — ответил, едва переводя дыхание, Виктор.

— Будем добивать, — вынес свое решение Гук и исчез среди звуков ночи.

Наконец дядя выбежал на самую середину огромного сумеречного луга, чьи границы терялись в сине-фиолетовой тьме.

— Вот тут, — обратился распалившийся Филипп Филиппович к Виктору, — именно тут ты увидишь всю мощь научного интеллекта и всю ничтожность этих беспозвоночных! Дядя поднял свою маленькую масляную лампу.

— Сейчас эти микроскопические комки материи с мизерными проблесками ума слетятся на свет, как им кажется, луны. Это ж надо быть такими безмозглыми, чтобы спутать масляный фонарь… — он покачал лампой, — с луной! Ха-ха-ха! Как я мог сомневаться в величии человека?! Это непокоримая скала! — Он засмеялся и с вызовом уставился во тьму.

Виктор ожидал что произойдет.

Вокруг стрекотали многочисленные оркестры насекомых, и никто из них не думал отрываться от своих захватывающих еженощных плясок, чтобы разуверить дядю в его мнении. А тот стоял под ветром в поле, словно семафор с железнодорожных путей, и потоки ночного воздуха мерно, со скрипом, качали в его руке фонарь, заставляя тени дяди и Виктора то удлиняться почти до самого конца луга, то укорачиваться вновь.

«Как это все захватывает!», — думал Виктор, довольный, что попал в такое волнующее приключение. Быть может, если б обитатели ночных лугов знали, что кто-то ради них ежится от ветерка на середине ночного луга, они бы и поспешили к Филиппу Филипповичу, оставив свои чашечки из листков клевера полные цветочного нектара. Но им об этом было ничего не известно, и поэтому они продолжали таинственное действо своим чередом. Вскоре дядя почувствовал кроме холода страшную усталость. Но мысль о том, что он — последняя надежда всей науки, придавала ему силы, и он стойко держал фонарь, похожий издалека на старую деревянную вешалку. Постепенно все большее отчаяние охватывало его. Он осознавал, что по всем умственным статьям проигрывает и этим ничтожным комкам материи.

И в этот момент у края луга появился огненный шар. Он переливался и сверкал. Прыгал живым пламенем и играл в ночной тьме, на фоне черной кромки леса, совершая таинственные и странные движения над лунным полем. Виктор был прикован взглядом к чудному танцу шара не меньше дяди, который от удивления тихо опустил фонарь. Перед ним было абсолютно неизвестное явление. Долгом Филиппа Филипповича было поймать этот шар, чтобы установить его природу и обогатить науку новыми данными. Дядя тихо поставил фонарь на землю и бросился за таинственным шаром, а масляный фонарь продолжал лить теплый свет посреди поля. Шар то поднимался вверх, то опускался вновь, не прекращая движения странного скопления сияющих точек, а бедный дядя носился за ним по лугу, словно за огромной бабочкой, наступая в грязь и проваливаясь в кроличьи норы. Неуемное желание открыть новое явление и, может быть, продвинуть науку на огромный шаг, гнало Филиппа Филипповича вперед. А шар, потаскав дядю достаточно по рытвинам и ухабам, весело полетел в лес, где игриво замигал между темными стволами деревьев, уносясь все дальше и дальше в неведомые глубины леса.