Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - [179]

Наконец, наступило утро дня, назначенного для казни Скирмунды и сожжения пленных. Чуть взошло солнце, всё жмудинское войско, с воинственными песнями окружило замок, если можно было теперь назвать замком громадный костёр, возвышавшийся на том месте, где стоял замок Штейнгаузен.

Весть о том, что рыцарский замок, много лет служивший пугалом всей Жмуди, взят и назначен к сожжению, словно молния пронеслась из уст в уста по всей Жмуди, и с ночи тысячи жмудин всех возрастов и полов начали стекаться к месту великой тризны. Утром уже несколько тысяч жмудин, стариков, женщин и детей, несколько сот лингусонов и тиллусонов в своих диких и пёстрых одеждах, явились в стан князя Вингалы, готовые принять участие в торжественной и кровавой церемонии.

Началось первое действие драмы. По знаку криве-кривейто, подчинённые ему криве, в сопровождении воинов и целой толпы лингусонов и тиллусонов, направились за пленниками, умиравшими от голода и жажды в лесу. С обрядовыми песнями, сопровождаемыми ударами бубнов и металлических кружков, заставили они несчастных идти к месту казни.

При виде громадной массы горючего материала, которым теперь был завален весь замок, многие из осуждённых поняли свою участь и с диким воем попадали на землю. Пинками и ударами заставили их жрецы следовать за собой.

Раны комтура, не безусловно смертельные, лишали его, однако, всех сил и голоса. Он не мог сам сделать ни шагу. Простреленная нога и шея при каждом движении заставляли его стонать от невыразимой боли. Один из криве распорядился, и два пленных гербовика должны были нести на плечах своего раненого начальника.

По мере того, как печальная процессия подходила к замку, из толпы жмудин и жмудинок, собравшейся кругом, раздавались крики злобы и мести. Но когда показались гербовики, несущие комтура, лицо которого хорошо было известно кругом на много десятков миль, то потребовалось вмешательство воинов князя Вингалы, чтобы толпа не растерзала его на части.

Одного за другим привязывали к костру пленных. У самого низа костра были помещены земские воины из немцев, во втором ярусе костра — десять человек гербовых дворян и, наконец, почти у самой вершины, стояли среди костра шесть столбов с железными ошейниками, висящими на цепях. Эти места предназначались для господ крейцхеров, рыцарей белого плаща, доставшихся победителям во время погони от Грюнвальда, а также захваченных в замке.

На самом верху, как раз напротив площадки и особого малого костра, предназначенного для княжны-вайделотки, стоял ещё один высокий столб, к которому служители Перкунаса поднесли раненого комтура. Он окончательно обессилел, и его должны были подвесить цепями под плечи, чтобы он не повис в своём ошейнике.

Шесть рыцарей в полном доспехе, в шлемах и при оружии, но спутанные по рукам и ногам цепями, стояли теперь прикованные вокруг малого костра, несколько ниже своего начальника. Забрала их шлемов были спущены, лиц не было видно, и только жестокие ругательства, проклятия и крики бессильной злобы, перемешанные порой со словами латинских молитв, глухо раздавались из-за забрал.

Вингала торжествовал! Он мог теперь одним ударом, перед лицом всего народа, отомстить злодеям-немцам кровь и жизнь безвинно избиенных детей и отцов, он мог воздать кровь за кровь безбожным притеснителям страны. Про свою дочь он забывал. Он уже не считал её своею дочерью. Она изменила своему обету, она отдалась крыжаку. Разве могло быть ужаснее преступление? Про насилие и обман он и не думал. По его мнению, литовская княжна должна была предпочесть смерть — бесчестью. А если она этого не сделала, один костёр мог быть её участью!

В этих приготовлениях протекло много времени. Солнце было уже высоко, и палочка, воткнутая криве-кривейто среди расчищенного круга, бросала свою тень почти на отметку, сделанную на север. Наступал полдень — час, в который должна была решиться судьба княжны-вайделотки.

Криве-кривейто, сильно оскорблённый вчера княжною, не делал никаких попыток смягчить гнев старого князя, напротив, он торопил приготовлениями, словно чуя, что какая-то невидимая сила может вырвать жертву из его рук. Он стоял близ импровизированных солнечных часов и наблюдал за тем, как тень палочка делалась всё короче и короче, и наконец подошла к черточке, обозначавшей север.

— Труби в священный рог! — повелительно сказал он одному из тиллусонов, стоявшему недалеко от него с огромным турьим рогом в руках.

Гнусливый зловещий звук тотчас вырвался из раструба рога и прокатился по окрестности. И, словно стадо волков отзывается воем на вой старшего, со всех сторон литовского стана в ответ на призыв завыли, загудели рога тиллусонов, лингусонов, криве и княжеской челяди.

— Идите за преступницей, пусть она оденется в свои лучшие одежды! — снова приказал криве-кривейто, и несколько вайделоток, успевших прибыть за ночь к замку в сопровождении десятка высших жрецов, направились к келье, где была заключена княжна. Они застали её уже совсем одетою, в то платье, которое было брошено вместе с ней в тюрьму. Покорность судьбе и какая-то твёрдая решимость ясно отражались на её бледном, но всё ещё поразительно красивом лице. Женщины, вошедшие к ней в келью, не нашли ничего в её наряде, чтобы требовало исправления. Чудные волосы её были заплетены в две косы и спускались ниже пояса. Княжна молча встала, при виде вошедших и также безмолвно направилась к двери.