Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - [180]

Едва она показалась из своей тюрьмы, как неистовый крик толпы прокатился по всей окрестности.

— На костёр вайделотку! На костёр! На костёр! — ревели сотни голосов.

Княжна с гордым презрением посмотрела на кричавших и твёрдо пошла вослед за своей свитой.

Не доходя нескольких шагов до входа на костёр, она остановилась: перед ней стоял криве-кривейто в своём фантастическом уборе. Он в одной руке держал священную кривулю, в другой 3 чёрную полупрозрачную вуаль.

— Ты согрешила против завета богов! — заговорил он твёрдо и громко, — ты нарушила священную клятву невинности, изменила вере отцов своих, ты повинна смерти!

— Закройте лицо её этим покрывалом, — продолжал жрец, накидывая на голову княжны чёрную вуаль. — Пусть никто больше не видит лица её…

— Прочь! — воскликнула тогда Скирмунда… Я чиста перед своею совестью и богами моей родины! Насилие и обман не могут ставиться мне в вину!

— На костёр! На костёр! — гремели кругом пьяные от пива и вина жмудины.

— Ты должна была лучше умереть, чем уступить злодею крыжаку! — в свою очередь отозвался Вингала, стоявший рядом.

— Я готова к смерти, но пусть не закрывают лица моего. Я хочу встретить смерть с открытым лицом!

— Пусть будет так, — решил Вингала. Он чувствовал, что чувство жалости к дочери помимо его воли закрадывается в его сердце. Но теперь остановить казнь он был не в силах. Власть криве-кривейто, покорного только одному великому князю Литвы, была выше его собственной. Кругом ревела от ярости и требовала казни громадная толпа пьяных язычников…

Криве-кривейто не стал спорить. Он махнул рукой, и снова раздалось дикое, нестройное пение лингусонов и тиллусонов. Девушки-вайделотки подхватили княжну под руки и повели на верх костра.

Скирмунда совершенно спокойно начала взбираться на громадный костёр. Сопровождавшие её вайделотки выли и голосили самыми раздирающими душу голосами. Похоронные жрецы под мерные удары в металлические кружки и бубны затянули гимн смерти. Толпа, всё более и более опьяняемая диким зрелищем, неистовствовала.

Наконец, княжна дошла до последней площадки костра, на которой, привязанный цепями, висел на столбе сам комтур, её злейший враг, злодей, погубивший её. Проходя мимо него, она вздрогнула. Кровь бросилась ей в лицо. Ей готовился новый позор, она должна была умереть лицом к лицу с негодяем, надругавшимся над нею. Она вздрогнула от негодования и отвернулась.

— Заклинаю вас именем Прауримы, закройте мне лицо покрывалом, — простонала она, — вид этого злодея мне невыносим.

Две вайделотки тотчас исполнили её желание. Она теперь могла только слышать стоны своего мучителя-злодея, но не видеть его лица.

Наконец, она была возведена на второй, меньший костёр, и тонкая железная цепь, охватив её стан, прикрепила её к столбу.

— Скорей, скорей кончайте! — шептала княжна, — не длите мучений!

Настала роковая минута, сам криве-кривейто, раздав всем криве, князю Вингале и главнейшим начальникам жмудинским смоляные факелы, зажёг их о принесённый в горшке священный огонь. При помощи своих помощников взобрался он на вершину первого костра и пошёл дрожащими шагами к костру, на котором стояла привязанная княжна.

— Огонь очищает всё! — громко воскликнул он, — огнём очистится всякая скверна! Пылай, священный огонь, во славу громовержца Перкунаса! — с этими словами он хотел воткнуть факел в обвитый соломой костёр, но рука его с факелом в руке так и замерла в этом движении.

— Остановись! Остановись! — послышался сзади толпы, окружавшей костёр, повелительный, знакомый всем жмудинам голос обожаемого народом князя Витовта, и, словно буря, пригибающая прибрежный камыш, разрезая толпу, к подножью костра примчался сам великий князь Витовт Кейстутович в сопровождении князя Давида и многочисленной свиты.

— Остановись! Прекратить казнь! — повелительно крикнул он криве-кривейто, — или я тебя самого сожгу на костре. Сейчас освободить мою племянницу, княжну Скирмунду! Я знаю всё, она ни в чём не виновна! Цепи долой! — ещё громче крикнул он, и старый жрец Перкунаса не смел ослушаться. Он быстро подошёл к несчастной княжне и дрожащими руками расстегнул связывающую её цепь.

Покрывало упало с её лица. Но лицо это стало неузнаваемо. Очевидно, княжна, примирившись с мыслью о смерти, витала теперь вне пределов этого мира, она нервно оттолкнула жреца и закрыла лицо руками.

— Сходи с костра, княжна, ты свободна! — сказал ей жрец. — Твой дядя Витовт простил тебя.

— Иди, иди сюда, моя Скирмунда! — слышался голос Витовта, — иди сюда, моя несчастливица, иди скорей в мои объятия! На тебе нет никакой вины. Ты чиста перед людьми и Богом!

Но Скирмунда будто не слышала этих слов. Она подбежала к самому краю костра, глаза её пылали, голос звучал дикой энергией. Гибель ребёнка, собственный, только что вынесенный позор, переполнили чашу горя.

— Нет, дядя, нет, мой отец прав. Поруганная немцем, мать его ребёнка, я должна была умереть. Опозоренная, поруганная, я не могу больше быть честной женой честного славянского князя. Для меня есть только один исход, одно очищение — огонь! Огонь!

С этими словами и прежде чем кто-либо мог опомниться и воспротивиться ей, она выхватила пылающий факел из рук одного криве, и бросив его с размаху в кучу соломы, окружавшей малый костёр, смело взбежала на него и мгновенно скрылась в облаках белого дыма.