Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - [166]

— Ну, так что же тебе надо? — спросил Витовт.

— Не откажи, сватом будь. — Туган опять ударил челом.

— Сватом? Ну, ладно, завтра же скажу Барановскому и Бельскому. Но как же твоя вера? Ведь она не пойдёт за магометанина.

— Она слово дала, рука дала. О вере уговор не был, я калым отдал. — Туган проговорил эти слова далеко не уверенным голосом. Он не знал ещё, как взглянет князь литовский на разницу религий.

— А креститься будешь? — снова спросил Витовт.

Татарин побледнел. Он ждал этого вопроса, в нём заключалась вся его судьба.

— Мой отец, и дед, и дед отца родились и умерли в вере отцов и дедов, не мне изменять ей, государь!

Витовт задумался. Величайшая религиозная терпимость существовала в его государстве, и дело о смешанных браках между татарами и литвинами без перемены религий, давно в душе было им решено утвердительно.

— Хорошо, ты прав, ты исполнишь свой завет. Твой подвиг велик, никто не имеет права насиловать твоей совести. Подойди ко мне, твоя услуга не забывается, — Витовт протянул руку и поцеловал молодого татарского витязя в лоб. Тот не помнил себя от радости и горячо прильнул к руке великого князя.

— Ну, теперь ступай к воеводе Здиславу, и скажи ему от меня, что сегодня после трапезы я хочу с ним переговорить.

Татарин ещё раз ударил челом, вскочил и мигом юркнул сквозь собравшуюся кругом толпу царедворцев разыскивать Бельского.

— Теперь твой черёд, мой храбрый Кормульт, — заговорил Витовт, обращаясь к молодому литовскому витязю, стоявшему по правую сторону трона. Тот подошёл к великому князю. Он был очень бледен. В лице ни кровинки, и широкая чёрная повязка вокруг головы говорила ясно, что он своею кровью заплатил за вчерашнюю победу.

Боярин Кормульт

— Ты честно и доблестно исполнил своё слово, сын мой! — сказал Витовт, — и я, как государь, жалую тебя высоко и честно, отныне ты — думный боярин земли литовской и русской.

Молодой человек ударил челом. Он не сказал ни слова. Очевидно было, что он ждал другой награды.

— Это не все, Кормульт, — снова заговорил великий князь, — я жаловал тебя как государь, за подвиги смелости и храбрости, теперь жалую тебя как отец, которому ты изловил убийцу его сынов, — на глазах Витовта блеснули слёзы. — Ты взял в плен злодея Зонненберга, убийцу моих детей. Он получил заслуженную кару. А ты — ты будь моим сыном. Даю тебе руку моей дочери, княжны Раки.

Кормульт не выдержал радостного известия, он закачался и, если бы его не поддержали толпившиеся царедворцы, упал бы на землю. Радостные слёзы душили его, он не мог выговорить ни слова.

Великий князь заключил его в своих объятиях. У него у самого слёзы катились градом из глаз. Он давно уже знал о пламенной любви своей дочери к храброму молодому витязю, но, не желая обидеть сыновей старших бояр литовских, которые могли бы обидеться предложением, сам подстрекнул молодого храбреца на подвиг, который тот и выполнил блистательно[109].

— Виват в честь новонаречённых жениха и невесты! — воскликнул Витовт, и вся толпа как один человек подхватила это восклицание.

— Виват! Да здравствуют! Нех жие! — гремели кругом голоса, а Кормульт так, казалось, и замер на груди великого князя. Наконец он очнулся и бросился в ноги Витовта.

— Великий государь, ценой всей жизни не купить великую милость твою! Я чувствую, я ещё недостоин её.

— Сын мой, всё, что ты сделал для меня как для отца, бесценно. Ты отомстил кровь моих несчастных малюток. А мне уже и в дедушки пора.

Начались поздравления и дружеские пожелания жениху со стороны всех его друзей и толпы царедворцев, хотя во многих кипела зависть. Молодой герой переходил из объятий в объятия.

Великий князь хотел уже уйти в свою палатку и оттуда на почётный стол к королю и брату, как вдруг позади толпы царедворцев, сплошной массой обступившей доступ к шатру, послышался шум и движение. Человек высокого роста и атлетического сложения силился пробиться к великому князю. Он держал над головой какой-то свиток.

— Пропустить! — крикнул Витовт, и толпа царедворцев расступилась, давая проход незнакомцу.

Подойдя на несколько шагов к великому князю, проситель ударил челом и так и остался на коленях. Он был громадного роста, косая сажень в плечах, а лицо его было украшено густою рыжей бородой, закрывавшей полгруди.

— Кто ты и что тебе надо? — спросил у него Витовт, смутно припоминая, что он вчера во время боя видел этого витязя в самой жаркой свалке.

— Я рыцарь из Трочнова, чешской коронной земли, по прозванью Ян Жижка, гость в королевском войске. Бью челом на слугу твоего Седлецкого Яна за поклёп, бесчестие и чести поруху и зову его на «поле» мечом, секирой, копьём и всяким оружием рыцарским.

Подобные вызовы на суд Божий и в те времена бывали не часты, и такой поединок допускался только с разрешения государя.

— В чём же ты обвиняешь моего слугу и двухсотенного Седлецкого?

— Говорил он, государь, при послухах (свидетелях), что будто я со всеми товарищами вчера, ещё до начала боя к немцам переметнулся и, не принятый ими, вернулся вспять, и то бесчестие мне и всем моим товарищам могу только смыть кровью лжеца и хулителя.

Дело было весьма серьёзно. Подобное обвинение в измене на другой день после боя было самым тяжким оскорблением, которое мог нанести один витязь другому. Оно могло быть смыто только кровью или позорным наказанием солгавшего перед всем войском.