Грушевая поляна - [17]

Была еще Марина, коротко стриженная девочка с ямочкой на подбородке и большой грудью. Марина одевалась как мальчишка, отлично играла в футбол и вечно околачивалась во дворе, не выпуская мяча из рук. Ходила немного сгорбившись: тяжелая грудь изменила ее осанку и походку. Леле больше всего запомнилось, как Марина играла в футбол: несется по полю, легко ведет мяч, обходит одного противника, потом второго и беспрепятственно забивает гол. У футбольных ворот интерната не было сетки, поэтому ребята частенько спорили, засчитывать гол или нет. Марина все могла стерпеть, кроме несправедливого судейства: лицо у нее покрывалось потом, она хрипло кричала и ругалась. Жаль, Марсель не застал Марину, отличная была бы команда. Но Марина ушла из школы до появления Марселя.

Лела хорошо помнит и Яну. Яна всегда заносилась, считала себя выше остальных. Всем уши прожужжала о своей семье, о покойных родителях, о бабушке, которая тоже умерла, но самое главное – о дяде. Этот последний был единственным живым родственником, который заберет Яну к себе, как только она окончит школу. Яна говорила, что на улице Марджанишвили[5] сохранилась родительская квартира, которая принадлежит ей, но сейчас опечатана. Говорила, когда ей исполнится восемнадцать, будет там жить. Яна всегда одевалась опрятно и вообще принадлежала к таким людям, к которым грязь словно и не пристает. Яна никогда не дралась, не ругалась, никто не видел ее плачущей или обиженной, хотя и особого веселья ее лицо обычно не выражало. Скорее ее лицо можно было назвать внимательным и умным. Если где-то что-то ломалось, никому в голову не приходило указать на Яну как на виновницу. И если где-то что-то крали, никто никогда бы не подумал, что к этому может быть причастна она. Чаще всего Яна носила широкие рубахи, застегивала пуговицы до самого верха, всегда тщательно расчесывала и укладывала короткие прямые пепельные волосы. Рот у Яны был пухлый, и когда она рассуждала на серьезные темы, например в беседе с журналисткой, то отчего-то поджимала губы, так что казалось, будто Яна говорит с закрытым ртом.

Однажды Яна подозвала Лелу и попросила сходить с ней в соседний дом. Было утро первого января, стоял страшный холод и все дети попрятались в комнатах. На улице не было ни души, все напраздновались накануне и провели ночь без сна, разве что голодные собаки ходили как тени по заиндевелой дороге. Лела пошла за Яной. Они вышли со двора, Яна подвела Лелу к соседнему дому, закатала рукава и принялась копаться в мусоре, бросив Леле, мол, давай, чего ждешь, вместе быстрее закончим. На четвертом этаже открылось окно, выглянула женщина и помахала девочкам рукой, подзывая подойди ближе. Лела с Яной перестали рыться в мусоре и подошли к окну. Женщина скрылась в квартире, у окна появились две маленькие девочки, ее дочки, и крикнули: не уходите, мама сейчас придет. Женщина вернулась, поставила на подоконник корзинку и привязала к ручке веревку. И случилось чудо: женщина медленно спустила корзину на веревке во двор. Корзина была тяжелая. Стоявшие бок о бок Лела и Яна с замиранием сердца ждали, когда корзина достигнет земли. Чем ниже спускалась корзина, тем лучше было видно, что она доверху набита сладостями, чурчхелой, сухофруктами, конфетами и мандаринами.

– Это вам, берите! – крикнула одна из девочек.

– Отвяжите веревку! – крикнула другая.

Яна отвязала веревку, взяла корзину и, не взглянув наверх, во весь дух припустила к интернату.

Лела и Яна без остановки домчались до интерната и влетели в телевизионную комнату, где уже собрались дети, смотревшие на девочек круглыми от удивления глазами. Корзину немедленно опустошили, и в ней, кроме мандариновых корок, ничего не осталось. Так быстро прошла эта радость, что Лела с Яной опомниться не успели. Пустую корзину забрала себе Яна: дети не возражали. И по сей день Лела помнит вкус того пирожного, которое досталось ей из корзинки. Ничего вкуснее она не ела ни до, ни после, даже когда ларьки ломились от привезенных из Турции сникерсов и марсов, и если Леле случалось пробовать какие-нибудь сладости, все равно она всякий раз думала, что с тем пирожным не сравнится ничто.

Не прошло и часа, как девочки вернулись в интернат, а Яна снова подошла к Леле и попросила еще раз сходить с ней в соседний дом, чтобы вернуть корзинку той женщине, но только, чур, молчок: никто не должен ничего знать. Из сидевших в телевизионной комнате детей Яна выбрала нескольких по непонятному Леле принципу: были среди них и такие, кто с трудом говорил и передвигался. В общем, Яна собрала пятерых воспитанников интерната, подхватила пустую корзинку и повела группу вместе с Лелой к соседнему дому.

Открывшая им дверь девочка изумленно уставилась на такую ораву.

– Маму позови, – деловито сказала Яна.

Девочка побежала за мамой; в коридор вышла другая девочка, постарше, и застенчиво приветствовала гостей:

– С Новым годом!

Услышав это, дети тотчас осмелели, загалдели, тоже стали поздравлять девочку. Тут в прихожую вышла женщина и пригласила детей в дом.

Впервые в жизни Лелу где-то приняли как гостью. Женщина накрыла стол скатертью, поставила на него стаканчики, тарелки, положила салфетки и столовые приборы; дочки ей помогали. Стол ломился от угощений: жареная курица, баже