Грубиян Валахов - [5]

Ребята это понимали и уговорили его не ехать к Асакяну. А Гриша Григоридзе даже сказал: «Храбрость маршала отличается от храбрости сержантского состава». — «Ишь ты! — восхитился Серега Попружный. — Сам придумал?» — «Сам!» — не моргнув глазом, ответил Гриша. «Позавчера?» — «Позавчера».

Это Гриша Григоридзе и его приятели шоферы придумали и развезли по всему Мангышлаку громкую и дурацкую легенду о нем, Валахове. Легенду о его лихих попойках и тяжелых кулаках, легенду о его сказочных женщинах и огромных премиях. В легенде о нем было все — сам Гриша Григоридзе будто бы зарабатывал у Валахова в месяц двенадцать сотен новыми, а узеньские резервуары для нефти, кубатура которых исчислялась сотнями метров, бригада Сереги Попружного будто бы сделала за одну ночь.

Там, в легенде, Валахов с Соловьевым, когда ребятам вовремя не выдали получку, будто бы приехали в контору строительно-монтажного поезда, вышвырнули всю бухгалтерию в окно и взяли из сейфа столько денег, сколько им было надо. Вот так просто… Лишь намека на то, что он, Валахов, всегда точно знал, где находится граница дозволенного, в этой легенде не было. Но в ней было бесспорно одно: когда требовало дело, он, не моргнув глазом, мог пойти на многое. Это, конечно, не каждому дано, как не каждому дано ходить по натянутой под куполом цирка проволоке. И, наверное, отчасти за это начальник строительства Карпенко и его молодой главный инженер Тенгиз Боташвили ценили Валахова. Не за то, что он ломал иногда табуретки, а за то, что он с наибольшим экономическим и скоростным эффектом умел организовать строительство.

«Легейды легендами, разговоры разговорами, а у Валахова на Узени — порядок!» — сказал Тенгиз Боташвили, когда на одном из совещаний Потоцкий начал, что называется, подкапываться под него, Валахова.

Эти слова Тенгиза ему тогда приятно было услышать, а сейчас приятно вспомнить.

«Что вы мне тут байки рассказываете?! Где еще такое выполнение плана?! Где еще такое качество работ и где за последние полгода нет ни одного чепе?! Факты — жестокая вещь! — сказал Тенгиз еще. — Где жалобы на грубость Валахова?!» Жалоб не оказалось, но были три анонимки, которые Боташвили читать не стал.

Валахов задремал и не заметил, как наступила ночь — южная, душная и черная. Зойка все еще не приходила.

Если принимать развезенную шоферами по всему Мангышлаку легенду о Валахове всерьез, то выходило, что он только тем и занимался, что выбрасывал в окна бюрократов и хулиганье, пьянствовал, совращал женщин, брал за горло кого надо, и т. д., и т. п. А он сидел по ночам над проектами, иногда валялся вот так, наедине с самим собою; не считаясь со временем, мотался по строительству, ездил ругаться, ругался у себя в прорабской — колесо, называемое жизнью. И осью этого колеса была для него уже почти построенная им и его ребятами железнодорожная станция Узень.

Конечно, ему хотелось бы побольше внимания и признательности. Но мало ли кому чего хочется? И все-таки ему почему-то было обидно, что вот, скажем, какого-нибудь, даже пустячного, актера знает вся страна, а про него и Вальку Соловьева ходит лишь одна, придуманная Гришей Григоридзе, дурацкая легенда.

«Но это ленты-бантики, для девочек, мы котируемся выше, — сказал как-то Валька, хотя сам не очень-то верил в это, потому и добавил: — Мы сделали на Узени все, что могли. А люди, которые будут здесь жить и работать, вряд ли когда поинтересуются нашими именами».

Они тогда помолчали, и Валахов не очень умело закурил из Валькиной пачки. Морщась от дыма, он успокаивал не то Вальку, не то себя: «Се ля ви, мой друг, — такова жизнь».

И им обоим стало грустно, что она такова.

«Впрочем, если бы было по-другому, потерялся бы ее аромат», — кажется, сказал он тогда. «Ага, — согласился Валька, — ты только забыл добавить еще, что мы отказываем себе в чем можем и в чем не можем и за это получаем хорошую зарплату. И хотя мы сейчас тут плачем друг другу в жилетку, а только здесь мы стали настоящими строителями и еще позволяем себе роскошь говорить и делать так, как мы считаем нужным. Вот и все, а теперь, Андрей Васильевич, давайте поборемся», — наверное, в сто первый раз предложил ему тогда Валька.

Он, Валахов, понимал, как его другу не терпится хоть в чем-то взять верх. И он знал, что если они начнут бороться, его, Валахова, хватит минуты на две, не больше. Но он знал также, что ему и этих двух минут вполне достаточно, чтобы уложить Вальку на обе лопатки.

«Потерпите, граф, — пообещал он Вальке. — Подождите, пока спадет жара и выпадет снег. Не надо развенчивать легенду о моей силе… Серьезно, потерпи, старик… Сейчас мне тебя не подмять. Я задыхаюсь уже от одного того, что ношу по этому пеклу пятнадцать килограммов лишнего веса, а ты — бороться!»

«К чему? — усмехаясь, думал он. Пусть у парня останется иллюзия, что я боюсь оказаться внизу. Он еще не знает, что подминать людей под себя — совсем не шоколадные конфеты, сладкого мало».

Была уже ночь. Ребята еще не приехали. А Зойка и вообще могла не прийти.

«Надо выспаться, — заставлял себя Валахов. — Надо думать про верблюдов и баранов, тогда уснешь. Завтра надо взять в долг у нефтяников сухой штукатурки и начать отделочные работы в яслях и в четвертом жилом доме, и еще надо…» — И контуры завтрашнего дня уже почти ясно наметились в его голове.