Грозовой август - [39]

К вечеру сборы были закончены, и только старшина Цыбуля все еще суетился, гремел всякой рухлядью в каптерке, крутился возле повозки. У Цыбули полная запарка. Накопил он в своих тайниках столько богатств, что не знает теперь, куда с ними деваться: везти — не увезешь, оставлять жалко. Одних досок да фанеры под койкой целый штабель. Все это добывалось на разъезде под прикрытием ночной темноты и, конечно же, с применением военной хитрости и сметки. Чего не сделаешь, на что не пойдешь для своей роты! Начнутся стрельбы, понадобятся мишени — и забегают старшины соседних рот, «як Ганна без соли», в поисках материала. Найди его попробуй в этой степи, где за сотни верст не увидишь ни одного дерева. А у Цыбули — все под руками.

Собиралось да копилось по одной дощечке, а теперь все летит прахом. Разве не обидно? Цыбуля шумит, чертыхается, а старшина минометной роты Серебренников, хорошо знавший скупость соседа, подсмеивается:

— Как жизнь, Федосий Нестерович? — кричит издалека.

— Живу, як Днипро широкий, — отвечает старшина, не поворачивая головы.

— Это как понимать?

— Реву та стогну...

Автоматчики возле землянок смеются, а Илько смущенно отворачивается в сторону.

— И чого вин горчить, як скаженный?

— Один я могу понять, почему волнуется старшина, — встревает вездесущий Юртайкин.

— Почему?

— Да ненадежный комендант у нас тут остается — Поликарп Агафонович. — Сеня шмыгнул носом. — Сбежит он отсюда в свою Чегырку. Ей-ей, сбежит.

— В помощники коменданта набиваешься?

— А вы знаете, как он в Дацане однажды с поста ушел?

— Будет тебе брехать, балаболка, — одергивает Сеню Посохин. — Я вот до тебя доберусь. Рассчитаюсь с тобой за все твои подкопы. Погоди...

— Вот те раз. Старался для твоей же пользы.

— Ты хоть на прощание скажи мне правду, вертопрах окаянный, — негодует Посохин. — Ежели что, так ты от меня и в Маньчжурии не скроешься. Гора с горой не сходится, а человек человека завсегда наколотить может.

— Нет уж, Поликарп Агафонович, в Маньчжурии ты меня не догонишь, не мечтай даже, — подмигнул он дружку. Взял балалайку, ударил по струнам, залихватски запел:

Эх, прощай, сопки и лужки,

Прощай, даурски девушки!

По казарме метеором носился Валерий Драгунский, дважды выстраивал свой взвод, проверял, у всех ли в порядке обувь, портянки, то и дело бегал в сапожную мастерскую проверить, сделаны ли к ботинкам набойки, и нападал на Цыбулю за то, что тот якобы барски пренебрежительно относится к его первому взводу и выдает ему лишь то, что остается от других взводов. Старшина категорически отвергал эти ложные обвинения и документально доказывал, что у него нет в роте ни сынков, ни пасынков.

Валерий с виду казался недовольным, а на самом деле душа у него пела петухом — наконец-то он выходит на оперативный простор! Он отдаст,боям весь жар своей души, накопленный за четыре года томительного стояния. Как хорошо вернуться потом домой с честью и достоинством — ты участвовал в великом деле! От тебя пахнет пороховым дымом. На груди поблескивает орден. Валерий понимал, что мечтать о наградах вроде бы неприлично: это отдает тщеславием, честолюбием, а может, и карьеризмом. Но как можно после такой войны возвращаться домой со значком ГТО на груди! Любой мальчишка тебя засмеет: «Откуда ты взялся, дяденька? С луны свалился? Почему не воевал?»

А лейтенантские погоны? Ну как  е м у  возвращаться домой лейтенантом, если весь город еще три года назад видел его в этом чине? Вот беда — никак он не может выбраться из лейтенантского звания: младший лейтенант, лейтенант, а впереди еще старший лейтенант. Думать о чинах — тоже неприлично. Но как же тогда понимать слова одного великого: «Каждый солдат должен носить в своем ранце жезл маршала»? Валерию маршальский жезл не нужен. А вот заявиться домой хотя бы капитаном он не прочь. «Кто это там прибыл с фронта?» — зашептались бы вокруг. А им отвечают: «Гвардии капитан Драгунский!» Звучит? Звучит.

В душе Валерий осуждал себя за такие мальчишеские мечты, пробовал даже заглушить их раздумьями об опасности: на войне может случиться всякое, могут даже убить. Но это не помогало. Что поделаешь, если некоторые люди судят о человеке прежде всего по наградам да по количеству и величине звезд на погонах. К этим «некоторым» Драгунский относил прежде всего Аню Беленькую. По его твердому убеждению, она ни за что не поглядела бы на Сережку Иволгина, не будь у него за плечами звонкой боевой славы.

Вспомнив об Ане, Валерий направился в санчасть: может быть, там потребуются рабочие руки грузить медикаменты? У него целый взвод солдат. Только скомандуй — в один миг поднимут все имущество вместе с медицинским персоналом.

В санчасти заканчивались последние приготовления к выходу. Санитары укладывали в машину носилки, складной стол и стулья, Аня перебирала и перетирала какие-то пузырьки и склянки.

— Может, требуется грубая мужская сила? — предложил Валерий свои услуги.

— Спасибо, товарищ лейтенант, обойдемся сами, — ответила Аня, не отрываясь от дела.

— Суду все ясно, — процедил сквозь зубы Драгунский и, глянув в сторону санитарной машины, где возились около ящика Забалуев и ефрейтор Туз, сразу сообразил: с услугами он опоздал — Аня успела сбегать к Иволгину, и тот прислал ей своих богатырей.