Грозовой август - [38]

— Ты скажи, как складно врет! — язвительно заметил Ветров. — Тут и рикша, и конфликт с самураем, и коммунист он, конечно. Спроси-ка его, коммунист он?

Русанов спросил, китаец отрицательно покачал головой.

— Говорит, он такого слова не знает, — перевел Викентий Иванович.

— Не знает? Вот и плохо, что не знает. Пора бы знать... Спроси, с каким заданием он шел сюда. Да гляди, чтоб ампулу какую не проглотил.

Русанов перевел. Китаец с недоумением посмотрел на него, опустил глаза, чуть слышно что-то прошептал.

— Говорит, что пришел сюда с того света, — перевел Русанов.

— Все ясно. Легенду ему сочинили — дай бог! — заключил Ветров. — Ну, заговорит там, где следует. С какого света пришел, туда и отправится.

Китаец посмотрел в колкие ветровские глаза, распахнул травяной плащ и показал грудь, где все увидели рваный след пули.

— Хэ, брат, и такие фокусы мы видели! — сказал Ветров и отвернулся. — Для пущего правдоподобия и мозолистые рабочие руки тебе покажут и дырок навертят на брюхе. Только поверь!

Иволгин почувствовал, что, если он не доложит, при каких обстоятельствах задержан китаец, дело может пойти по ложному пути. И, улучив момент, сказал:

— Товарищ капитан, разрешите доложить. По-моему, этот бедолага не шпион. Посудите сами. Зачем бы японцам в этот момент открывать огонь — будоражить границу?

— А они разве стреляли? — удивился Ветров.

— Кто стрелял? Где стрелял? Может, коза на мину? Почем знаем? — забормотал Бальжан, встревоженный тем, что командир взвода может свести на нет все заслуги автоматчиков.

— Замолчите! — оборвал его Иволгин и, повернувшись к комбату, уверенно ответил: — Да, на той стороне были слышны выстрелы. Надо полагать, стреляли по перебежчику.

Ветров на минуту задумался.

— Вот оно как. Что же вы не доложили с самого начала? Это же меняет всю ситуацию.

Уловив во взгляде русского начальника потепление, перебежчик неторопливо начал рассказывать, как он побывал на том свете. Слабый огонек коптилки дрожащим светом озарял его скуластое, костлявое лицо, покрытое капельками пота.

Из Мукдена Ван Гу-ан убежал на север. Но японцы его и там поймали, угнали в горы Халун-Аршана на военные работы — строить подземные крепости. Ван Гу-ан не боялся тяжелой работы. Разве легче возить по душному городу чэ?[3] Но судьба послала ему в начальники самого злого дракона. Дракон тот повредил себе ногу, она стала чуть короче. За свирепый нрав китайцы прозвали его Хромым Драконом.

Рассказывая о Хромом Драконе, Ван Гу-ан весь темнел, дрожал, то и дело сжимал свои костлявые кулачищи. Дни и ночи в подземелье Халун-Аршана превратились в страшный сон. Измученный рикша два раза пытался бежать из лагеря, но Хромой Дракон ловил его, набрасывался зверем, топтал ногами, стегал плетью. Так было много раз: сначала его избивали до полусмерти, потом отливали водой и заставляли работать. Ван Гу-ан звал на помощь смерть, только она могла избавить его от невыносимых мук.

Наконец смерть пришла.

Когда укрепления построили, японцы стали расстреливать китайцев-землекопов, чтобы сохранить тайны подземного царства Яньвана[4]. Расстреливали каждую ночь. Дошла очередь и до Ван Гу-ана. Ночью их вывели за сопку, заставили рыть себе могилы. Потом грянули залпы. Ван Гу-ан упал, пуля обожгла ему грудь. Сверху комьями полетела земля. Ван Гу-ан с ужасом почувствовал, что остался жив. Он приподнялся на колени, стряхивал землю, карабкался наверх, просил у палачей еще одну пулю. Но никто не услышал его голоса. Ван Гу-ан вылез из могилы и пополз в горы. В горном ключе обмыл рану, напился и уснул. Утром на него набрел баргутский пастух, дал ему сушеного мяса и соленого овечьего сыра, а потом увел в горы и лечил рану травами. Зимовал Ван Гу-ан в шалаше пастуха, долго скитался потом в горах Большого Хингана, питаясь грибами и ягодами, ночевал в горных пещерах. И вот решил убежать туда, где его уж не достанет ни пуля, ни сабля, ни плеть Хромого Дракона — в Россию.

После допроса китайца увели, чтобы передать его пограничникам.

Иволгин вышел из блиндажа на воздух. Над Бутугуром плыла, ныряя в тучах, луна. Автоматчики лежали на своих местах. По коротким фразам, которыми они изредка перекидывались, можно было судить, о чем они думают.

— Вот так-то, Поликарп Агафоныч. А ты говоришь: «Ко дворам бы, в Чегырку...» — пробасил в темноте Забалуев.

— Да, паря, рановато, выходит, ко дворам-то.

— То-то и оно.

— Ты скажи, какая незадача: испокон веков этим китайцам не везет на правителей. Свои были ни к лешему не годны, а пришлые и того хуже.

Из-за блиндажа донесся задумчивый голос ротного поэта:

— За древним Валом Чингисхана лежить чужая сторона...

Иволгин долго глядел молча в сторону границы — на мерцающие станционные огни, на черное пятно тюрьмы, а сам все думал и думал о судьбе мукденского рикши, о чужой неведомой стороне, что лежит за древним Валом Чингисхана.

XVI

Весь день готовились к маршу — грузили на автомашины боеприпасы и продовольствие, укладывали на повозки вещевое имущество. Солдаты вытаскивали из землянок матрацы и, спустившись в падь Урулюнгуй, вытряхивали из них измолотое, истертое сено. Пыль поднималась тучей — будто шла молотьба.