Грозовое лето - [59]

Гульямал протяжно, скорбно вздохнула, но колебалась всего мгновение, твердыми шагами пошла к обитому железом сундуку, отомкнула замок, вытащила последний каравай хлеба из отрубей, лебеды и пригоршни ржаной муки. Отрезав добрую половину, обернув полотенцем, вручила щедрый подарок мальчику.

— Неси! Скажи Хакиму-бабаю — Загит-агай вам прислал. Передай бабаю привет и уважение Загита.

Аптрахим схватил сверток и, не прощаясь, выбежал на улицу — сперва загремела дверь, потом бухнула калитка.

Сайдеямал резко шевельнулась на нарах, проворчала гневно:

— И зря ты, кызыкай, так раздобрилась… Сама же голодать станешь. Мне-то, старой, что! Все равно одной ногой в могиле стою. Тебе работать надо.

— Ты же всегда поучала, что человек со своей судьбою не расстается. Значит, что суждено, то и сбудется!.. Как можно отпустить с пустыми руками малая, верующего в доброту старшего брата Загита?

Поставив на скатерку кипящий самовар, Гульямал разделила оставшийся хлеб на семь частей: она и себя убедила, что через неделю в аул придет из кантона обоз с мукою… Разделила кусок на две равные части, одну сама взяла, другую протянула старухе.

— Бисмилла! — учтиво наклонила голову Сайдеямал. — Я дома круглые сутки дремлю. Обойдусь и без хлеба.

— Да разве я лишнего даю?

— Ты с дороги!

— Ладно, не торгуйся.

Молча они глотали настой ягод малины, маленькими кусочками клали хлеб в рот, собирали с ладони и со скатерти все крошки.

Вдруг старуха отодвинула чашку, расплескав светло-коричневый навар, всплеснула руками, заплакала и засмеялась одновременно.

— Ах я полоумная! Совсем памяти лишилась!.. Письмо же принесли от Хисматуллы! — И вынула из-за пазухи смятый конверт.

Гульямал тоже разрыдалась, трижды поцеловав конверт, громко, ликующе расхохоталась, закружилась по горнице, словно танцуя, из ее запавших, окруженных черными глубокими морщинами глаз хлынул чудодейственный свет любви.

— Послание от Хисматуллы-кайнеша!.. О-о-о!.. Собственноручное письмо! Ха-ха!

Она присела у очага, но в полутьме читать было трудно, и Гульямал зажгла лучину, впилась в строчки глазами.

— Читай вслух, а не про себя, — попросила старуха. — Не тебе же одной написано, а всему семейству.

— Сейчас, кайне, не торопи меня, горло перехватило…

Гульямал боялась, что письмо написано санитаром госпиталя или красноармейцем похоронной команды, но, увидев почерк Хисматуллы, успокоилась и начала читать размеренно:

— «Дорогая эсэй! Шлю Вам горячий привет, высокий, как Уральские горы. Желаю Вам здоровья и долгой жизни. Очень я соскучился по тебе, эсэй, и по Гульямал-енгей! Не горюй обо мне, — я жив и здоров. День моего возвращения в родной дом близок. Как только освободим Сибирь от банд Колчака, так и вернемся все в свою Башкирию.

Как Вы поживаете? Наверное, мучаетесь? Долго терпели, потерпите еще немного. Где Гульямал-енгей? Слышал, что она служит в Красной Армии сестрою милосердия. Если Вам, эсэй, известен ее адрес, то напишите ей, что я ее помню, что теперь, после разлуки, я понял, что дороже ее у меня никого нет на белом свете. Она единст-вен-ная-ааа!..»

Голос Гульямал прервался, она захлебнулась счастливыми слезами.

— Единст-вен-ная-а-а-а!..

3

В Кэжэн приехал Трофимов. После освобождения Урала от колчаковцев медицинская комиссия признала его негодным к несению военной службы по состоянию здоровья, и приказом командующего фронтом М. В. Фрунзе он был демобилизован, направлен на партийную работу.

Обком партии назначил Николая Константиновича председателем канткома партии.

Загит всю неделю ездил по отдаленным аулам, вернулся вечером и, узнав от Назифы о приезде Николая Константиновича, не отдохнув, не поужинав, побежал в кантком.

Друзья обнялись молча, — такое мужское молчание сердечнее самых пылких слов.

— Как вы исхудали, товарищ Трофимов! — вырвалось у Загита.

— Да ведь и ты не растолстел! — добродушно улыбнулся Николай Константинович, одернул гимнастерку, пригласил Загита садиться. — Слышал, что женился… Поздравляю! Рассказывай, рассказывай и о себе, и о делах в кантоне.

— Хвалиться-то не приходится, товарищ Трофимов, — скучнее сказал Загит, — всюду с хлебом перебои. Взаимоотношения кантона с Башревкомом отвратительные: о нас забыли, на наши запросы не отвечают. А вчера в ауле мне показали приказ нашего кантонного военкома… Полюбуйтесь! — Он вынул из полевой сумки бумагу, подал Николаю Константиновичу. — Самая настоящая антисоветская провокация!

Тот быстро прочитал, с отвращением отбросил, будто приказ обжег ему пальцы.

— Н-да, документик! Если б своими глазами не увидел, не поверил бы! Надо вызвать военкома…

Он велел вестовому идти за военкомом, уселся поудобнее в глубоком кожаном кресле, оставшемся в доме от бывшего хозяина, убежавшего с колчаковцами в Сибирь, и, похрустывая костлявыми пальцами, спросил:

— Ты в ЧК или в канткоме партии работаешь?

Загит неопределенно повел плечами.

— Сижу в ЧК, но врио — временно исполняющим обязанности. Власти много, но не могу вот добраться до хлебного склада, выяснить, сколько в кантоне запасов зерна и муки… А в канткоме замещаю захворавшего тифом заведующего отделом. Тоже временно…