Грозовое лето - [30]

Внезапно студеный ветерок бросил Хисматулле в лицо клубок дыма. Люди!.. Рядом изба или костер, у которого дремлет и греется охотник. Беглец ускорил шаги, вскрикнув от радости, а потом закричал громче, умоляя о помощи. Однако встретил Хисматуллу огромный лохматый пес, выскочивший из кустов на тропу со свирепым рычанием. Прислонившись к стволу дерева, Хисматулла отбивался дубиной, неистово ругался и звал хозяина собаки.

Наконец появился ее хозяин, выглянул из-за деревьев с охотничьей берданкой в руке, — значит, осторожничал, не желал рисковать. Увидев, что путник один и без оружия, он прикрикнул на тотчас же замолчавшего пса, подошел к Хисматулле, заглянул в его безжизненное, сине-черное от стужи, от страданий лицо и, вероятно, все понял, — ни о чем не расспрашивая, повел на заимку.

Двое суток Хисматулла отсыпался на печи. Хозяин, старовер с окладистой иконой-бородою, могучий, плечистый, накормил ожившего странника наваристыми огневыми щами, насыпал в карман пиджака крупно нарезанной махорки.

— А спичек не имею, извиняйте, — сказал он виновато, — могу дать кремень и кресало. Куда же ты путь держишь?

— К красным, — Хисматулла решил идти напрямик. — Убежал из тюремного вагона.

— И где же ты намерен примкнуть к этим самым… своим красным.

— А вот ты, отец, мне и помоги ступить на верную тропу, — попросил Хисматулла.

— Провожать я тебя не пойду, потому как нахожусь на службе: охраняю леса купца Саватеева. И могу сказать одно: шагай обратно к Златоусту, там, поговаривают, таятся в горах красные. Найдешь — твое счастье! Поймают беляки — не мое горе. У меня старшего мобилизовали белые, а младший сам ушел с красными за Белую. Вот я сижу по ночам, слушаю, как ветер воет в соснах, и обдумываю: какого цвета нынче правда — красного или белого?

— Красного, — твердо сказал Хисматулла. — Обильно льется кровь борцов за свободу!

— Спасибо за поученье, — поклонился хозяин.

— Спасибо тебе, отец, за гостеприимство, за доброту, — поклонился Хисматулла, взял со стола подарок в дорогу — каравай ржаного хлеба — и вышел из теплой избы в осеннюю непогоду.

Он долго плутал по челябинским проселкам, ночевал и в овинах, и в банях, и в лесу, и на ветру, и под дождем, и в избах добрых людей, делившихся с одиноким путником и жаром печи, и картошкой с черствым хлебом. Как-то в мордовской деревне Хисматулле посоветовал учитель искать красных партизан товарища Григорьева за горою, у Трех родников. Хисматулла выбирать не мог — воспользовался и этим указанием, пошел в горы, нашел первый родник с кристально чистой водою, наткнулся далее на второй, еще светлее, зашагал к третьему ключу, бьющему мощно, сильно из каменной расщелины, и тут выскочили из низкой пещеры четыре человека с винтовками, сбили его с ног, приставили штык к горлу.

— Ты чего здесь шастаешь? Говори!

— Товарищи, я же вас ищу! — возликовал Хисматулла, отталкивая царапающий кожу штык, барахтаясь на камнях.

— Ах, на-а-ас!.. Кого это нас, белых или красных?

— Красных партизан товарища Григорьева. А я сам большевик, вы не сомневайтесь!

Спеленав Хисматуллу арканом, завязав ему глаза тряпкой, часовые повели его куда-то в чащу. «Неужели я угодил в засаду белых? Ну, теперь пропал окончательно и бесповоротно!..» Валежник хрустел и трещал под сапогами. Пни норовили подставить Хисматулле подножку, сучья рвали его и без того потрепанный, изорванный в скитаниях пиджак. Спустились в сырой овраг, скрипнула дверь, и Хисматулла очутился в землянке, с него стащили повязку, распутали аркан, подтолкнули к столу.

— Лазутчика поймали, товарищ командир!

«Товарищ? Ага, все-таки товарищ!.. Значит, еще не все потеряно».

— Ты кто такой? — спросил командир в очках, в кожаной куртке, перепоясанной ремнями, с маузером.

— Я командир красного партизанского отряда Хисматулла Хуснутдинов, в бою взят был беляками в плен, убежал, а если вы действительно товарищ Григорьев, бывший подпоручик, то мы встречались на фронте.

— Да, я Григорьев и тебя, Хисматулла, узнаю, садись, рад встрече!

Но Хисматулла не сел, а опустился на колени, положил голову на табуретку и закрыл глаза в приливе бесконечной усталости. Воскрешение из мертвых… Не слишком ли часто он то умирал, то воскресал? Пожалуй, он исчерпал всю выносливость и уже не сможет бороться против белых с былым воодушевлением и азартом…

Его подняли, уложили на нарах, отпоили партизанским чаем — кипятком, настоянным на ягодах рябины, — а Григорьев сел в головах, ни о чем не расспрашивал, догадавшись, сколь тягостны Хисматулле воспоминания, — сам рассказывал, как бесповоротно в семнадцатом году перешел на сторону большевиков, как воевал в тылу и на фронте против тайных и открытых врагов Советов.

— А самый ответственный приказ выполнил я весною восемнадцатого…. С отрядом красноармейцев, сформированным в вашей Уфе, приказано было ехать в Тюмень, потом в Тобольск за семьею бывшего царя Николая Романова. Было известно, что подпольная организация монархистов готовит освобождение и побег Романовых, царя, царицы, наследника-цесаревича, — ну, словом, всей семьи… В городе тревожное положение, на всех перекрестках наши патрули. На Иртыше поверх подтаявшего льда выступила вода. Пришлось сделать настил из досок через всю реку. Вывезли Романовых ночью, чтобы избегнуть нападения монархистов. Девятнадцать тарантасов, запряженных тройками, осторожно перевели, чуть ли не на руках перенесли на тот берег. Двести верст, меняя лошадей, промчались за сутки. В Тюмени посадили всю семью бывшего царя со слугами, с вещами в салон-вагон, привезли в Екатеринбург, сдали ревкому. Белые войска подходили все ближе и ближе…