Грозовое лето - [12]

— Ни с места! Руки вверх! — подняв гранату, гаркнул во всю силу легких Скворцов.

Газали и партизаны в упор наставили винтовки на скатившихся с нар, прижавшихся к стене казаков. Мгновение — и их затолкали в соседнюю, без окна, кладовку, задвинули засов на двери.

— Взять все винтовки из пирамиды! Собрать револьверы, сумки с патронами, гранаты! — командовал Газали.

Талха и примкнувшие к партизанам надзиратели тем временем открывали камеры в других корпусах, выпускали всех заключенных — и политических, и уголовников. В глубине души Талха не был уверен, что справедливо спасать от возмездия воров и конокрадов, но размышлять было поздно.

Часовой на вышке услышал лязганье засовов, крики, гуденье чугунных лестниц под ногами бегущих арестантов и трижды выстрелил, подняв тревогу. Хисматулла с группой старателей с пулеметом «максим» занял удобную позицию на пригорке у тюрьмы. Короткая очередь — и часовой рухнул с вышки. И все-таки выстрелы донеслись до комендатуры, а там, как видно, часовые не дремали на посту… Из калитки, как из промоины в плотине, выталкивались, выскакивали заключенные, пригнувшись, шмыгали в переулки, рассыпались по огородам. Земля вдруг застонала от могучего топота копыт казачьей лавы, и Хисматулла велел повернуть пулемет им навстречу. Пулеметные пули со скрипучим бормотаньем вонзились в темноту, и казаки шарахнулись с дороги, ибо в конном строю атаковать «максим» опрометчиво… Постреляв для острастки, пронзительно пересвистываясь, гикая, казаки повернули вспять, скрылись за поселком.

Теперь освобожденные шли вольно, разговаривали громко, опьяненные простором, свежестью сырого осеннего рассвета, блаженством близкой встречи с родными. Окруженные спасшимися от расстрела большевиками, к Хисматулле и партизанам подошли руководители подпольного комитета большевиков Александр Бобылев и Сергей Кузнецов, обняли, сердечно поблагодарили.

— С того света вернулись! Победили!.. Мы свободны! Ура-а-а!..

— Надо на базарной площади митинг устроить, — предложил ликующий Бобылев.

— А надо ли? И вам, и нам лучше поскорее укрыться в лесу, — негромко заметил Хисматулла. — Неразумная это затея, товарищи! Казаки где-то за заводом, вот-вот вернутся.

Кузнецов насмешливо посмотрел на него.

— Унтер, на германской георгиевский крест получил, а горстки дутовцев испугался! Видел же, как они улепетнули от твоего «максима»!

— Нам повезло, сильно повезло, товарищи! — не согласился Хисматулла. — Внезапность нападения, помощь Талхи и надзирателей… В открытом бою против казаков полковника Антонова мы не устоим.

— Мы вас и не держим, — необдуманно сказал Кузнецов. — Сами как-нибудь справимся! А за помощь спасибо!

Хисматулла побледнел от обиды, сжал зубы.

— Погоди, Сережа, не горячись, — остановил его Бобылев. — Хисмуталла-агай прав — митинг проводить бессмысленно. Однако кэжэнские товарищи уже разошлись по домам. И это понятно — спаслись от неминуемой смерти… Хочется поскорее очутиться дома, успокоить родных! Придется нам подождать часок-другой, а затем собрать их и организованно уйти в лес.

Хисматулла подумал, что не то что часок-другой, а на минуту нельзя здесь задерживаться, но, видимо, спорить поздно. А обижаться на вспыльчивого Сергея Кузнецова не время, и вообще-то парень он умный…

День начинался пасмурный, косматые тучи низко толклись над прудом, над поселком, резкие порывы студеного ветра раскачивали тополя, срывая последние листья, а тем, кто еще вчера был бесправным узником, обреченным на унижения, на истязания, на казнь, утро казалось безмятежно ясным, полным сияния и благодати. И Хисматулла чувствовал это и все же тревожился, собирал к себе партизан, выслал дозоры.

Боевая закалка не обманула его: вскоре у Верхнеуральского тракта оглушительно загремели выстрелы, и земля как бы вздрогнула, как давеча ночью, но еще сильнее, и Хисматулла крикнул:

— Казаки-и-и!..

Теперь мчалась казачья сотня, — значит, прибыла подмога; обезумевшие от свиста, ударов плетью, уколов шпорами, лошади с налета топтали безоружных людей, сбивали с ног, отбрасывали в канавы, а тех, кто успел увернуться, настигла острая сабля. Дутовцы рубили сплеча, с оттяжкой, разваливая тело бегущего напополам. У Хисматуллы хватило самообладания крикнуть своим:

— Рассыпайтесь цепью! Частый огонь!

И вместе с Гришей Безруковым он развернул пулемет, нажал на гашетку. Раскатистая пулеметная очередь, винтовочные выстрелы слились в заунывный, душу леденящий гул. Бородатые старослужащие казаки, усатые наглые молодчики словно напоролись на непреодолимую завесу свистящих пуль; первые ряды всадников были скошены, лошади бились в предсмертных судорогах, вздымая вихри пыли; придавленные их тушами, вылетевшие из седла, запутавшиеся в стременах дутовцы то матерились, то надрывно стонали, то умирали в достойном молчании. Уцелевшие из задних рядов лавы казаки успели свернуть в проулки, укрылись за домами.

— Товарищи, бегите через плотину к лесу! — скомандовал Хисматулла. — Только бы добраться до леса, туда казаки не сунутся.

Но в полку Антонова действительно были опытные офицеры, и в этом Хисмуталла не ошибался. Ввинчиваясь в воздух, как бы шурша, пронеслись снаряды, на плотине вспыхнули оранжево-рыжие разрывы. «Трехдюймовые», — машинально, но верно определил Хисматулла. Пониже мутно-грязных туч вспухли белесые, похожие на волокна ваты, шрапнельные разрывы, и крупный град картечи с пронзительным визгом обрушился на бегущих, пригвоздив кое-кого к земле. Из-за тюрьмы широкой рысью выехал еще один отряд казаков, пожалуй, полусотня, и, развертываясь в лаву, устремился к плотине, наперерез отступающим партизанам.