Гроб хрустальный. Версия 2.0 - [5]

Бен, Андрей у себя? спрашивает Снежана. Блондин пожимает плечами и, широко улыбнувшись, кивает вглубь коридора: мол, проверь сама, я не знаю. Как такой реликт мог дожить до 96-го года? Как он сохранил свои клеша, большие воротники, записи "Бони Эм" и "Аббы"? Глеб представляет себе квартиру, напоминающую музей: шкафы старых вещей, бобинный магнитофон, виниловые диски, катушки в пожелтевших картонных коробках… Может, я и не прав, думает он, может, просто мода возвращается?

Коридор – как в любой старой коммуналке, Глеб в таких бывал пару раз в жизни. На двери – стикер с пятипалым листком, надпись: Legalize it – NOW!; на следующей – приклеенная скотчем распечатка: собака перед экраном компьютера, а внизу стандартным Courier набрано: "В Интернете никто не узнает, что ты @".

Что это значит, Глеб не понимает. Не все ненужные знания преподают в математических школах: кое о чем узнаёшь позднее. Или не узнаешь, смотря как все повернется.

Снежана толкает дверь. В углу крошечной комнаты – рюкзак, полный книг (кажется, разных); на стуле – скомканная рубашка, два непарных носка и несколько старых пятидюймовых дискет. На полу – сумка с эмблемой MIT, россыпь трехдюймовок и матрас, рядом – недопитая бутылка пива. Поверх не застланной постели в джинсах и майке лежит Андрей с книжкой в руках.

Глеб когда-то объяснял отцу: беспорядок в комнате – признак человека, ставящего математические абстракции выше реальности материального мира. Чем больше видимый хаос, тем ближе ты к совершенству. Вот Свидригайлов говорил, что бесконечность – это банька с паутиной по углам. А бесконечность – это символ математического совершенства, будь она хоть счетной, хоть континуальной.

Множество, содержащее бесконечное количество элементов, называется счетным, если все его элементы можно пронумеровать. Как ни странно, бывают бесконечные множества большей мощности: например, множество точек отрезка или иррациональных чисел. Оба они являются континуальными множествами, мощности алеф-ноль. Большинство знаний, полученных в матшколе, бесполезны в жизни – вот и эти могут пригодиться только чтобы рассказывать Тане, почему алеф в рассказе Борхеса называется алефом.

Нельзя сказать, чтобы Таню слишком впечатлило объяснение. Ее не интересовала бесконечность, ни одна, ни другая. Как взрослую женщину меня интересует лишь конечный срок собственной жизни, которую глупо тратить на уборку твоих вещей… Так она объявила еще на первом году совместной жизни, и хотя Глеб быстро переставал слушать – точно так же, как за пару лет до того отец переставал слушать его самого, – но слова про конечность жизни запомнились. Может, поэтому он приучил себя убирать в квартире – и привычка эта сохранилась даже после развода.

Андрей поднимается:

– Привет… извини, что я не того еще, – надевает носки, ищет глазами кроссовки, порывшись в сумке, достает контейнер для контактных линз.

– Ну ладно, Андрей, – говорит Снежана. – Я пошла.

– Угу, – отвечает Андрей, а Глеб с улыбкой кивает: Было очень приятно познакомиться.

Снежана на секунду задерживается в дверях: Мне тоже.

– Вот, – говорит Андрей, выливая в рот остатки пива, – теперь можно как бы жить. Привет, – и он протягивает руку, – я хоть вижу, с кем типа говорю, а то без линз я слеп как крот.

Глеб пожимает руку, кивает на матрас:

– А как же ты книжку читал?

– Я не читал, – отвечает Андрей, – я раздумывал, не почитать ли. Видеть книжку при этом ни к чему.

На обложке – пересечение световых лучей, кластеры и созвездия; английское название. Глеб ни слова не понимает: английский язык – очень нужная вещь, такому в матшколе не научат.

– Я звонил вчера, – говорит Глеб. – Мы на дне рождения Емели познакомились.

– А Емеля – это Миша Емельянов? Который нам бухгалтерию помогает делать, да?

– Типа того, – отвечает Глеб. Ему и в голову не приходило узнавать, чем заняты Абрамов и Емеля: бизнес – он и есть бизнес. Сегодня бухучет, завтра – ночной ларек. Во всяком случае, Глеб так себе это представляет.

– Я тебе свои работы принес, – говорит Глеб, доставая из рюкзака папку. – Посмотришь?

– Да, и типа кофе заодно.

Кухня под стать квартире – расшатанный стол, раковина грязной посуды, марш голодных тараканов вдоль плинтусов. Загаженная плита: проще купить новую, чем отмыть эту.

За столом двое. Знакомый блондин в рубашке с широким воротником. Бен, Глеб уже запомнил. Он приучил себя запоминать одежду – потому что лица людей слишком похожи. Но и одежду Глеб запоминает не визуально, а формульно: высокий воротник плюс блестящие пуговицы плюс клешеные джинсы. На цвет рубашки можно и не обращать внимание. Неудивительно, что Глеб не замечал на Тане ни новой юбки, ни новых туфель.

Какие теперь юбки носит Таня, какие туфли? Что осталось от нее, кроме воспоминания о волосах, выцветших на крымском солнце? Больше не разозлится на Глеба, не надует полные губы, не отвернется к стене, не скажет ты меня просто не замечаешь, не уйдет на кухню, хлопнув дверью, в ответ на Глебово я вообще не замечаю людей.

На собеседнике Бена – клетчатая фланелевая рубашка, под ней – серая футболка. Из-за черной, клочковатой бороды он напоминает одновременно еврея-талмудиста и шестидесятника, непонятно как сохранившего молодость. (Несмотря на множество знакомых евреев, живых талмудистов Глеб никогда не видел и представлял их по какой-то комедии с Луи де Фюнесом, популярной в годы первых, еще полуподпольных видеопросмотров). А может, шестидесятники и были тайными талмудистами, просто тридцать лет назад никто не понимал, что борьба против длинных волос, о которой рассказывали Глебу родители, была формой религиозных войн.