Гринвичский меридиан - [67]

— Нужно сжечь все это, — сказал Гутман, указывая на загромождавшие комнату обломки мебели, которую только при очень богатой фантазии можно было представить себе новой, — уничтожить все, кроме этого кресла. Превосходное кресло!

— А как же с подвалом? — снова напомнил Бак.

— Подвал подождет. В данный момент я отсюда не сдвинусь ни за какие блага на свете. Бак раскрыл рот, чтобы возразить. Но тут мир взорвался.

В одну секунду — или, если быть совсем точным (что совершенно не обязательно), в интервале, соответствующем 9 162 631 770 периодам, отвечающим излучательному переходу между двумя уровнями сверхтонкого взаимодействия основного эталона цезия 133, — подземные запасы взрывчатки превратили замок в действующий вулкан. Первой жертвой огненного извержения стал Гутман: его грузную тушу подбросило к потолку, где она и размазалась по всей поверхности гигантской, жирной анатомической кляксой, как масло по хлебу. Затем разлетелся вдребезги сам потолок, и его бесформенные части, вместе с останками Гутмана, веером взметнулись в раскаленный голубой небосвод. Взрывная волна вышвырнула Бака за дверь, метров на тридцать от здания, и его тело украсило собой ветки сразу четырех деревьев, стоявших довольно далеко друг от друга, уподобив их четырем новогодним елкам людоедов. В облаках пыли и дыма, какие венчают жерло вулкана, беспорядочно метались уцелевшие наемники; они в панике лезли повыше на скалы, машинально сжимая в руках кто автомат, кто нож, кто вилку. Замок, взлетевший на воздух гейзером обломков, рухнул на прежнее место, но уже, в силу механических повреждений, не целиком, а бесформенной грудой руин. Последними на эти развалины спустились останки изобретателя в виде невесомого пепла, и этот пепельный, припорошивший их дождичек стал финальной нотой, личной росписью творца катаклизма.

Взрыв сотряс весь остров, вплоть до окружающего моря, и волны, ласково лизавшие его берега, на миг отступили и взбаламутились. Центральная гора, высившаяся над окружающей местностью, дрогнула до основания; длинные, простертые к небу стволы араукарий на ее вершине закачались, как гибкие хлысты, а Селмер с Арбогастом, наблюдавшие оттуда за всей этой суматохой с начала до конца, попадали друг на друга.

В тот день они проснулись позже обычного, долго потягивались, зевали, что-то бормотали и наконец вышли на традиционную утреннюю прогулку, лениво жуя на ходу бананы и печенье. Их путь лежал к той самой вершине, с которой они ежедневно обозревали горизонты, в буквальном и переносном смысле этого слова, чаще всего безуспешно, ибо упомянутые горизонты были, так или иначе, безнадежно замкнуты. Инспекция эта, в принципе обязательная для бдительной охраны территории, очень скоро превратилась, в силу их беззаботной праздности, в приятную разминку, которую они проводили никуда не торопясь, не разговаривая, давая выветриться остаткам ночных сновидений или благодушно подводя под них рациональную основу, и все это в атмосфере чудесной, умиротворяющей неги, среди всеобщего благоденствия, отрешенной полудремы и уютной безопасности, где спокойные беспечные люди в теплой компании вкушают нектар и амброзию, то есть утренний завтрак.

Солнце уже выпустило из-за горизонта свои первые стрелы, когда они взобрались на верхушку горы. Селмер сидел, привалившись к стволу араукарии. Арбогаст стоял, рассеянно созерцая окрестности и вдыхая слегка разреженный горный воздух. Когда в его поле зрения очутился замок, он изумленно вздернул брови и подался вперед. Из его округлившихся губ вылетел сначала легкий свист, а потом возглас:

— Похоже, там какая-то заваруха.

Не успел Селмер разлепить веки и бросить на него скептический взгляд, как с восточной стороны прогремели выстрелы, сперва одиночные, похожие на икоту, отрыжку или потрескивание костра, когда его искры еще только возвещают будущее пламя. Но вот ветер раздул этот оружейный пожар, и тот превратился в ревущий шквал, который заставил Тео мгновенно вскочить и принять вертикальное положение, а Тристано с Джозефом, Веру с Кейном, Бака, Рафа, Гутмана и их наемников совершить уже известные нам действия.

Арбогаст и Селмер просмотрели всю сцену боя, от его пуантилистской, еще скромной альфы до роковой омеги. Стряхнув наконец с себя сон, они оценили силы воюющих, подсчитали шансы тех и других на победу, обсудили их тактику, разобрали стратегию, проследили за маневрами и предсказали развязку. При первой атаке на замок Селмер решил принять участие в схватке, но Арбогаст разубедил его, сказав, что лучше подождать момента, когда число действующих лиц несколько сократится, а до тех пор за оборону можно быть спокойным: в замке достаточно оружия, чтобы некоторое время сдерживать напор штурмующих.

— А Тристано? — заволновался Селмер. — А Джозеф, а остальные?

Арбогаст ответил безразличной усмешкой.

— Как вы думаете, что бы они сделали на нашем месте?

— Да, конечно, вы правы, — признал Селмер.

Итак, за невозможностью действовать, они устроились поудобнее на ветвях араукарии и начали следить за боем, словно за футбольным матчем, скорее как эксперты, чем как болельщики. Арбогаст снимал на камеру все подряд — вылазки, откаты, ложные атаки, промахи, успехи, поражение. От них не укрылся ни один эпизод финального штурма, но они слегка заволновались, когда нападавшие, взяв замок, оставили его, разбились на группы и начали прочесывать остров. Эта внезапная перемена декораций внушила Селмеру и Арбогасту смутную тревогу: такое беспокойство испытывают зрители, когда актеру приходит в голову похвальная, но рискованная мысль спрыгнуть со сцены в зал прямо в разгаре драматических страстей, которые там, за его спиной, продолжают бурлить, остывать и вновь накаляться.