— Слабый человек,— сказал Черемных.
— Слабый? — удивился Вадим. И Черемных пояснил:
— Сильный лежачего не ударит.
Вадим взял документы Черемных и пошел к коменданту договариваться. В комнате, где жил Вадим, освободилось одно место. Сосед, демобилизованный моряк-дальневосточник, женился и переехал жить на правый берег в общежитие молодоженов.
Комендант Нина Андреевна, молодая миловидная женщина, куда-то торопливо собиралась. Когда Вадим вошел, она, пригнувшись к настольному зеркалу, укладывала на голове толстую пшеничного цвета косу.
Вадим выложил документы Черемных на стол рядом с зеркалом.
— Ну что ты, Орликов! — недовольно сказала Нина Андреевна, и шпилька, которую она держала в зубах, упала на пол.— Только заключенных нам и не хватало!
Вадим подал ей шпильку и сказал:
— Теперь он не заключенный.
— Десять лет зазря не дадут.
— Я за него ручаюсь!— воскликнул Вадим с такой горячностью, что Нина Андреевна не могла не улыбнуться.
— Этого мало.
Вадим продолжал настаивать, и Нина Андреевна взмолилась:
— Честное слово, в кино опаздываю. Можно же решить это завтра?
— Нина Андреевна! Он старик. Больной старик. Если бы вы только взглянули на него…
— Где этот, больной старик?
— В нашей комнате.
Нина Андреевна в сердцах махнула рукой и сказала, накидывая пальто:
— Ну, смотри, Орликов. Подведешь меня… Теперь вечерами Вадим сидел дома. Аркадий звал в клуб или кино. Но там можно было встретиться с Нелей или, хуже того, с Нелей и Ляпиным, и Вадим отказывался, придумывая каждый раз новую причину.
Как-то Аркадий забежал в общежитие, приглашая пойти к бригадиру «обмыть получку». Вадима передернуло при одной мысли, что он снова очутится в той комнате, под насмешливыми взглядами Ляпина и Нели.
— Паинькой стал,— презрительно усмехнулся Аркадий.— Непонятно, перед кем выслуживаешься.
Вадим много читал, а то и просто лежал на койке, стоял у окна или ходил по комнате, погруженный в свои думы.
Порывался пойти к Наташе и удерживал себя. Говорить с нею теперь было бы еще труднее.
От Черемных не укрылось, что у Вадима камень на душе. С расспросами он не лез, хотя побеседовать время было — они часто коротали вечера вдвоем.
Черемных рассказывал о войне. На фронте он был с первых ее дней.
Вадим слушал его неторопливую, почти бесстрастную речь и думал о жестокой несообразности судьбы.
Человек прошел всю войну. Воевал три года — тысячу дней и ночей! Пролил кровь. Смотрел смерти в глаза. Верил и победу и ждал ее… Плен и немецкий концлагерь лишили его права быть победителем, хотя право это было много раз оплачено кровью… Можно ли отнять это право?.. И не только отнять, но и наказывать еще. Наказывать после полных горечи, бессильной ненависти и отчаяния, пропавших для жизни дней плена, после ужасов и позора концлагеря…
— За что же вас так жестоко наказали? Вы же не виноваты!
— Где беда, там и вина. Мертвому можно уйти из строя. Живому нельзя… А что наказали… Я сам себя наказал не в пример горше…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Третий день с низовьев реки дул ветер.
Набрав силу в снежных пустынях севера, он рвался на юг, к центру материка. Путь ветру преграждали горы. Ветер ударялся о скалистую грудь горы и низвергался в речную долину.
В каменной горловине ущелья ветер бушевал с неистовой силой. Вспарываясь об острые клыки торосов, он срезал верхушки заструг и сугробов, дробил их в колючую снежную пыль и гнал ее передсобою, свистя, завывая и захлебываясь в натуге…
Казалось, ничто не в силах противостоять жестокой силе ветра. Но, приглядевшись, можно было различить в клубах снежной пыли узкие треноги буровых станков, вереницей выстроившихся посередине ущелья. На льду работали люди — буровики и гидрологи.
Возле одной из треног, спиной к ветру, стояли рядом двое в длинных полушубках с поднятыми воротниками. Один пытался закурить, но спичка, едва вспыхнув, тут же гасла. В раздражении он смял и отшвырнул папиросу, которую тут же унес порыв ветра.
— Погодушка! — сочувственно сказал его товарищ.
— Как в Сибири!..— отозвался первый.— Послушай, Николай,— сказал он, возвращаясь к прерванному разговору,— какого дьявола ты торчишь тут на морозе? Мне не доверяешь?
— Не болтай глупостей, Виктор,— возразил Николай Звягин.—Я говорил тебе, что должен приехать Кузьма Сергеевич.
— Ты уже битых два часа ждешь.
— Он сказал, что приедет в середине дня. .— Чего же ты прискакал так рано?
— Лучше, если я подожду его, а не он будет ждать меня.
Они перебрасывались фразами, не глядя друг на друга, укрывая лицо от режущего ледяного ветра.
И хотя обстановка вовсе не располагала к разговору, Виктор, не умевший подолгу молчать, снова спросил:
— Ну и как? Свидание состоялось?
— Какое свидание?
— Преклоняюсь перед вашей поистине рыцарской скромностью. Но нельзя же скрывать от друга.
— Да что я скрываю?
— Николай Звягин! — произнес Виктор прокурорским тоном.— Вы не посмеете отрицать, что остались вчера в автобусе, пропустив свою остановку, с заранее обдуманным намерением! Вы не решитесь отрицать, что пренебрегли обществом друга ради белокурой кондукторши. Вы вернулись домой без четверти двенадцать!..
Особенно яростный порыв ветра хлестнул в лицо колючей снежной пылью. Виктор на секунду замолчал, но тут же прокашлялся и бодро закончил:
