Грехи наших отцов - [166]

– Он следил за мной, когда лежал на полу, – говорит судья журналистам, а те оживленно записывают. – Одна нога была согнута в колене. Если боксер отключился, он лежит, вытянув обе ноги. Поэтому я знал, что Бёрье Стрём встанет. Я мог бы наплевать на эти лишние несколько секунд, но не хотел поднимать парня, который не готов, физически и психически, продолжать бой.

– Вы, наверное, рады, что судья тогда не остановил матч? – спрашивает Бёрье один из журналистов.

Бёрье смеется и отвечает, что для него самая большая радость в жизни – вскочить с пола и получить лишнюю пару тумаков.

Судьи и журналисты смотрят на Бёрье как на музейный экспонат за стеклом. Потом еще раз поздравляют его с победой и уходят, напоследок щелкая камерами в дверях. Пока Бёрье одевается, Парис разговаривает со своей женой по телефону. Натягивая на скамье носки, Бёрье слышит, как она плачет в трубку.

– Что-то случилось? – спрашивает он Париса, после того как тот дает отбой.

Парис только отмахивается:

– Слезы радости. Я заложил дом, чтобы поставить деньги на тебя. И не надо так на меня смотреть, ты же победил!

* * *

На следующее после матча утро Бёрье совершал легкую пробежку в Народном парке. Тот такой большой, что легко заблудиться, петляя между буками и елями. И никаких кладбищ, ни замков, ни особняков. Парк для народа, в котором так приятно пробежаться. И запах почти как в лесу.

Вокруг парка, в городе, воздух ужасный. Ближе к шее воротник рубашки черный, на улице втягиваешь в нос всякую гадость. В каналах плавают дохлые крысы. От лакокрасочного завода за милю воняет «химией». И не только от него.

Напряженные мышцы постепенно согреваются. Тело требует отдыха после изнурительных тренировок и матча, Бёрье чувствует это.

Он пробегает мимо теннисного корта, где отец – по крайней мере, он выглядит как отец – кричит на сына. Мальчику лет одиннадцать, взгляд устремлен в землю. Бёрье наблюдает сцену с дорожки, идущей параллельно длинной стороне поля.

Лицо отца красное. По ту сторону сетки другой мужчина, тоже кричит и как будто злится на первого. Рядом с ним другой мальчик, ракетка в опущенной руке – как срезанный цветок. Мяч одиноко лежит посреди поля.

Чуть дальше дети играют в футбол. Они разного возраста, в основном подростки. Бегают за мячом, как стая гончих. Но некоторые стоят на местах, как шахматные фигуры на доске. Значит, кроме гонки, есть какая-то командная стратегия. Они веселятся и как будто в жизни не слышали ни про офсайд, ни про угловой. Игра продолжается далеко за пределами поля.

Бёрье потягивается, прислонившись к большому дереву. Еще две недели тому назад он был никем, а теперь мир раскрыл ему приветственные объятия. Вчерашний матч – как золотой шар счастья в груди. Тем не менее Бёрье не может избавиться от ощущения, что это в последний раз. Он опускается на скамейку – здесь есть над чем подумать.

Бёрье всегда любил бокс, и только бокс. Когда бьешь по кожаной груше в зале и пот бежит по телу в три ручья, – Бёрье сроднился с этим ни с чем не сравнимым чувством за долгие годы. Мысли в голове как прыгающие теннисные мячики, но стоит выйти на ринг, и все стихает.

В спорте слишком много дерьма – как и везде, где бал правят деньги. Бёрье подумал о мальчишках, чьи головы гудели от фантазий, как пчелиный улей. Одни мечтали о большом спорте и больших победах, другие хотели заработать на еду и крышу над головой. Большинство остались ни с чем. В боксе они значили не больше, чем набитая песком груша. Выброшенные с ринга за негодностью, подметали где-нибудь полы трясущимися руками, запинались и с трудом удерживали мысли в травмированной голове. Бёрье их навидался – тех, кто первое время подавал надежды, и безнадежных изначально. Немногие боксеры могут зарабатывать действительно большие деньги, но и таких время от времени ставят на место. После отказа Мухаммеда Али воевать во Вьетнаме в Штатах не осталось ни одной арены, где он мог бы боксировать.

Солнце поднимется все выше, свет сочится на землю сквозь молодую зеленую листву. Бёрье больше не может быть частью этого. Он охладел к боксу. Что-то умерло в его разбитом теле минувшей ночью, пока Бёрье спал. И теперь он скорбит, как перед серым могильным камнем на кладбище.

Бёрье встает со скамейки и трусцой бежит к отелю. Ему тошно, но этого не видно со стороны. Парни у отеля в плохо сидящих форменных кителях снуют с чемоданами возле машин такси. Они приветствуют Бёрье как победителя. Девушки за регистрационной стойкой кричат: «Great match!»[94] Бёрье машет им рукой, но внутри у него все умерло.

После душа он завтракает с Парисом. В зале обычная публика – мужчины в костюмах, супружеские пары средних лет и семьи с детьми – усердные едоки блинчиков со сливками и джемом.

Парис слушает Бёрье, не перебивая, а потом говорит:

– Только не руби сплеча. Здесь есть над чем подумать.

– Конечно, – соглашается Бёрье.

Но решение уже лежит на душе тяжким грузом. Оно как якорь, который Бёрье никогда не сможет поднять со дна.

На столе разложены газеты – судья поднимает руку Бёрье. Громкие слова. Похоже, все успели забыть о «договорном» поединке в Катскилле.