Грех - [44]
Выступил ансамбль народной песни — дородные бабы в кокошниках. Выступил вокально-инструментальный ансамбль — три патлатых сорокалетних мужика, один в темных очках. Вокально-инструментальный ансамбль исполнил некоторое количество советских и блатных песен. На этом основная часть концерта закончилась, большинство зрителей разошлось, музыканты собрали свою аппаратуру и уехали. На сцену вышел небольшого роста человек с аккордеоном, сел на стул, поздоровался с практически отсутствующей публикой, заиграл и запел. Сначала романс «Не уходи, побудь со мною», потом песню про вальс-бостон.
Заросший человек разлепил глаза.
— Э-э... М-м... Эта... М-м... Чего эта?..
— Чего-чего, концерт. Играет.
— А... М-м... Играет... Ну...
А-а-тва-а-ри потихо-о-оньку кали-итку...
— Эта... чево...
— Да сиди ты. Чего. Ничего.
Слева кудри токаря, справа кузнеца-а.
Подходит еще один человек — высокий, грузный, краснолицый, в круглой кожаной шапке. Здоровается с ним и с ней. Достает из пластикового пакета пластиковую двухлитровую бутыль, наполовину наполненную коричневатой жидкостью.
И в забой отправился парень молодо-ой.
— Будешь?
— Э-э... Чево... Эта... М-м... Давай.
Подставляет мятый пластиковый стаканчик. Выпивает залпом, судорожными мучительными глотками.
— М-м... О-о... Во-о... Эта... Ха... Ха... Хорошо.
Закрывает глаза.
С берез неслышен, невесом, слетает желтый лист. Старинный вальс «Осенний сон» играет гармонист.
Человек с сиреневым зонтиком
Последний глава правительства СССР
I.
Это был странный банкет. В ресторане бывшей гостиницы «Орленок» (теперь у нее какое-то невыговариваемое иностранное название), где законсервирован дух провинциального казино середины девяностых, среди разноцветных игровых автоматов за одним столом сидели четверо бывших премьер-министров России. Виктор Степанович Черномырдин, специально приехавший из Киева, как обычно, рассказывал какие-то анекдоты. Евгений Максимович Примаков тихо посмеивался. Виктор Алексеевич Зубков, который, в принципе, познакомился со всей компанией не очень давно, зато имел внешность отставного премьера задолго до того как возглавил правительство, — весь банкет просто молчал. А четвертый, не дожидаясь конца посиделок, вышел на улицу, раскрыл зонт и перешел через дорогу. Черные ботинки, черный костюм, черный плащ и ярко-сиреневый зонтик, оставшийся от умершей два года назад жены.
Остановился у открытого двумя часами ранее (собственно, это и был повод, по которому устраивали банкет в «Орленке») памятника еще одному бывшему премьеру — Алексею Косыгину, постоял с минуту, и пошел к дому (самое элитное советское жилье — четырех-этажные дома членов политбюро на Ленинских горах; мраморные лестницы, зимний сад в вестибюле и огороженный парк с видом на Москву), в котором когда-то жил сам Косыгин, а теперь живет он, Иван Степанович Силаев. Первый премьер постсоветской России и, между прочим, последний премьер Советского Союза. Сейчас ему 78 лет.
II.
В фотохронике августа 1991 года его лицо — на каждой второй фотографии. Ельцин, Руцкой, Хасбулатов и он — вожди демократической России, противостоящей путчистам. Тогда это почему-то не бросалось в глаза, а сейчас — смотрю на него (на пиджаке еще — звезда Героя социалистического труда, которую он тогда не носил, стеснялся) и вижу не белодомовского демократа, а воплощенную Советскую власть. Боже, что у него с ними, с демократами, общего?
Задаю этот вопрос, Силаев отвечает, что, конечно, демократом он никаким не был, был технократом, не мыслившим себя вне Советской власти: «Но иначе я не мог. Вы же не знаете, наверное, что один из путчистов, член ГКЧП, обещал повесить меня на березе? Вот прямо так и говорил, глядя мне в глаза: мы вас повесим на березе!»
К этой угрозе за время нашего разговора он вернется еще раз десять — видимо, она произвела на него в свое время нешуточное впечатление, но все же у страха глаза велики, потому что на самом деле тот путчист, о котором рассказывает Силаев, был, вероятно, самым безобидным среди и без того безобидных гэкачепистов. Его, колхозного босса Василия Стародубцева, строго говоря, вообще непонятно каким ветром занесло в ГКЧП, и ясно, что никого бы он ни на какой березе не повесил. Но Силаев так не считает.
— Они не могли мне простить земельной реформы. Когда в РСФСР появились первые сто фермеров, я собрал их у себя в Белом доме — не столько проблемы обсуждать, сколько просто посмотреть на них, мне было очень интересно. Позвал и Стародубцева, чтобы и он полюбовался на наши успехи. А он сразу почувствовал угрозу колхозной системе — новые люди, новые отношения, новый бизнес. Как понес — враги народа, идеологическая диверсия, пятое, десятое. Потом поворачивается ко мне, глаза злые. «А таких, как вы, Иван Степанович, мы будем вешать на березах!»
Силаев делает паузу, чтобы я мог ужаснуться, потом продолжает:
— Если всерьез, его сразу же нужно было в тюрьму сажать, потому что сами посудите — когда человек предлагает вешать премьер-министра на березе — это неприлично даже.
Кажется, если бы случая со Стародубцевым в его биографии не было, он бы все равно придумал что-то подобное. Внося на рассмотрение съезда народных депутатов закон о земле, он сравнивал себя с другим премьером, проводившим земельную реформу — разумеется, со Столыпиным, — и, кажется, всерьез ждал той же участи, которая постигла в свое время и Петра Аркадьевича.
