Грех - [42]
Да, чего-то... блеванул. Ага. Да что-то хреново. Не обращайте внимания. Да? Я останусь у тебя тогда, ладно? Чего-то мутит, вообще. Напился что-то, да. Я тебя не напрягу, ничего? Ну, спасибо тебе. Ты меня прямо в шесть утра разбуди, я домой поеду. Ладно? Надо Светке только позвонить. Светуль, привет. Слушай, Светуль, ты не против, если я останусь, ну да, у Андрея, а то уже на метро опаздываю, и вообще... Ну что ты, да мы так, немного... Не сердись, ну что ты. Я завтра прямо с первым поездом, прямо в шесть встану и домой. Ага. Не волнуйся. Целую, пока.
Еще? Ой, ребят... Ну, давайте, по полрюмочки...
Это сколько времени? Одиннадцать уже? Одиннадцать?! Ну ё-мое! Меня Светка убьет! Я же просил меня в шесть поднять! Да?.. Нифига себе. Ничего не помню. Ну, вообще. Вот идиот-то. Ох... Да. Слушай, ну я побежал. Светке даже звонить боюсь. Да ты с ума что ли сошел, какой похмелиться?! Обалдел совсем. Меня при одной мысли наизнанку выворачивает. Да и вообще, куча дел по дому, завтра с утра на работу, какая тут может быть рюмочка, ты что. Ну, спасибо, что приютил, ты прости за вчерашнее, что-то я перебрал. Давай, пока.
Вторая стадия
Сколько брать? Да я понимаю, что у тебя есть. Сколько? По ноль-пять? Ну, это мало. Ну ты как будто не знаешь. Я поэтому и спрашиваю. Нас же четверо будет. Еще, может, Володя придет. Не, ну просто чтобы не ходить, чтоб было. Ну, я думаю, минимум, литр надо еще. Да и то... Давай я литр и ноль-пять возьму. Ну, что значит много. Ну, значит останется, не проблема. Проблема, когда мало. Да, нормально. А из закуски? А, ну хорошо. Я сейчас уже скоро с работы свалю и по дороге зайду.
Давай по полной, чего ты там, давай, лей нормально, вот так. Давайте, за нашу словесность, мать ее. О, нормально. Вообще, нормальная водка. Хорошо, что эту взяли. Кристалловская — она какая-то последнее время не очень. А эта хорошая. Не, ну что Достоевский, не, я все понимаю, великий, там, ВПЗР, все дела, я не то чтобы там с корабля современности и все такое, мы же не дети, все понятно, но все-таки он ужасен местами, дикие эти все персонажи, паноптикум какой-то, ну вот в преступлении вообще ни одного нормального персонажа нет, все е... ые, абсолютно, что Раскольников этот, долбо, что Разумихин, бешеный, орет все время, все орут, все время ор этот, все в экзальтации, маменька с сестричкой, ты пей давай, что ты ее все держишь-то, я говорю, ни одного нормального персонажа, дичь какая-то, да и стиль у него чудовищный тоже местами, наспех писал, издатели торопили, дэдлайн все время поджимал, тяп-ляп все как-то, вот Набоков — это да, Набоков — это стиль, это язык, это виртуозное владение, да, давай, наливай, давайте, ребят, за Владимира Владимировича, за прекрасный русский язык, хорошо, хорошо, ребята, как я рад вас всех видеть. Тебе пива налить? Не мешаешь? Ой, какие мы нежные. Не, я понимаю, вот как алкаши мешают, прямо в пиво водку наливают, это конечно уже кирдык, последняя степень падения, а когда вот так, запить хорошую водку хорошим холодным пивом, оно очень даже ничего, ну ладно, как скажешь, в общем, Набоков — это наше все, это стиль, это язык, а Достоевский... а что, у нас больше нет? Ну вот, блин, я же говорил, а ты все — мало, мало. Надо идти, чего делать. Не, ну только, считай, начали. Давай сходим, чего там. Посидим, сколько не виделись. Да деньги есть, не вопрос. Все есть. Пошли. Ну, сколько... Я думаю, минимум литр надо брать. Не, ну чего много, вот ты говорил — много, и чего? Литр нормально будет. И пива еще. Нормально, нормально, в самый раз...
Сколько уже? Десять? Ох, блин... На работу надо... Не, ну я бы посидел, конечно. Осталось еще? Или на работу все-таки сходить... Сейчас, шефу позвоню. Здравствуйте, а можно попросить Эдуарда Константиновича. А, спасибо, перезвоню. В принципе, сегодня можно. Скажу, что в типографию надо. Здравствуйте, а Эдуард Константинович не подошел? Спасибо. Эдуард Константинович, добрый день! Вы знаете, тут такое дело, мне вчера вечером из типографии позвонили, я уж вам не стал звонить, беспокоить, в общем, они там просят с иллюстрациями помочь, просят подъехать, что-то у них там с версткой не получается, сами сверстать не могут, я вот сейчас как раз к ним собираюсь, ладно? Да, конечно, конечно, разумеется. В общем, сегодня я в типографии, а завтра я на месте буду, как всегда. Да, спасибо, всего доброго, Эдуард Константинович, до завтра. О, нормально, на сегодня отмазался, там уже давно все сверстали, на самом деле, да не, он туда никогда не звонит, ему не до этого, он вообще проверять не будет, нормальный вообще мужик, с таким начальником приятно работать, только мне завтра надо будет прямо вот кровь из носу на работе появиться, сейчас посидим еще, и я домой поеду, ты, если что, меня прямо пинками выгоняй ближе к вечеру, лады, ну ладно, давай, что там у нас осталось, о, да всего ничего, давай сходим, давай, давай.
Свет, ну чего ты, ну мы тут посидим еще немного, и я приеду, да мне сегодня на работу не надо, мне сегодня надо в типографию, но в типографии я еще позавчера все сделал, так что ты не волнуйся, ну правда, ну чего ты, Свет...
Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
«Истребитель» – роман о советских летчиках, «соколах Сталина». Они пересекали Северный полюс, торили воздушные тропы в Америку. Их жизнь – метафора преодоления во имя высшей цели, доверия народа и вождя. Дмитрий Быков попытался заглянуть по ту сторону идеологии, понять, что за сила управляла советской историей. Слово «истребитель» в романе – многозначное. В тридцатые годы в СССР каждый представитель «новой нации» одновременно мог быть и истребителем, и истребляемым – в зависимости от обстоятельств. Многие сюжетные повороты романа, рассказывающие о подвигах в небе и подковерных сражениях в инстанциях, хорошо иллюстрируют эту главу нашей истории.
Дмитрий Быков снова удивляет читателей: он написал авантюрный роман, взяв за основу событие, казалось бы, «академическое» — реформу русской орфографии в 1918 году. Роман весь пронизан литературной игрой и одновременно очень серьезен; в нем кипят страсти и ставятся «проклятые вопросы»; действие происходит то в Петрограде, то в Крыму сразу после революции или… сейчас? Словом, «Орфография» — веселое и грустное повествование о злоключениях русской интеллигенции в XX столетии…Номинант шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года.
Неадаптированный рассказ популярного автора (более 3000 слов, с опорой на лексический минимум 2-го сертификационного уровня (В2)). Лексические и страноведческие комментарии, тестовые задания, ключи, словарь, иллюстрации.
Дмитрий Быков — одна из самых заметных фигур современной литературной жизни. Поэт, публицист, критик и — постоянный возмутитель спокойствия. Роман «Оправдание» — его первое сочинение в прозе, и в нем тоже в полной мере сказалась парадоксальность мышления автора. Писатель предлагает свою, фантастическую версию печальных событий российской истории минувшего столетия: жертвы сталинского террора (выстоявшие на допросах) были не расстреляны, а сосланы в особые лагеря, где выковывалась порода сверхлюдей — несгибаемых, неуязвимых, нечувствительных к жаре и холоду.
«История пропавшего в 2012 году и найденного год спустя самолета „Ан-2“, а также таинственные сигналы с него, оказавшиеся обычными помехами, дали мне толчок к сочинению этого романа, и глупо было бы от этого открещиваться. Некоторые из первых читателей заметили, что в „Сигналах“ прослеживается сходство с моим первым романом „Оправдание“. Очень может быть, поскольку герои обеих книг идут не зная куда, чтобы обрести не пойми что. Такой сюжет предоставляет наилучшие возможности для своеобразной инвентаризации страны, которую, кажется, не зазорно проводить раз в 15 лет».Дмитрий Быков.
Очерки и репортажи с места событий, собранные в этой книге Германа Устинова, посвящены сегодняшним событиям в Афганистане и вокруг него. Книга построена на личных впечатлениях автора, работавшего в 1982–1986 годах в ДРА собственным корреспондентом «Известий». Она рассказывает о борьбе, планах и свершениях афганского народа, о революционном строительстве, ведущемся в трудных условиях необъявленной войны, о друзьях и недругах республики. Книга рассчитана на массового читателя.
Известный киевский беллетрист и журналист Г. Н. Брейтман недаром слыл знатоком криминального сословия. Его книга «Преступный мир», изданная в самом начале XX века — настоящая небольшая энциклопедия уголовной жизни, методов «работы» преступников и воровского жаргона.
Книга о том, как всё — от живого существа до государства — приспосабливается к действительности и как эту действительность меняет. Автор показывает это на собственном примере, рассказывая об ощущениях россиянина в Болгарии. Книга получила премию на конкурсе Международного союза писателей имени Святых Кирилла и Мефодия «Славянское слово — 2017». Автор награжден медалью имени патриарха болгарской литературы Ивана Вазова.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Украинский национализм имеет достаточно продолжительную историю, начавшуюся задолго до распада СССР и, тем более, задолго до Евромайдана. Однако именно после националистического переворота в Киеве, когда крайне правые украинские националисты пришли к власти и развязали войну против собственного народа, фашистская сущность этих сил проявилась во всей полноте. Нашим современникам, уже подзабывшим историю украинских пособников гитлеровской Германии, сжигавших Хатынь и заваливших трупами женщин и детей многочисленные «бабьи яры», напомнили о ней добровольческие батальоны украинских фашистов.
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.