Грех - [37]

Но то было, конечно, мелкое мошенство. Зато другой товарищ — я его знаю давно, врет он только за деньги — рассказывал мне, как принимал участие (посредническое, но все же) в сдаче зала в Кремле под различные мероприятия. Фееричного было много, но особенно ему запомнился один человек из Краснодара. Тот собирался снять помещение на неделю, зато был готов «в любое время, когда окно будет». На вежливый вопрос, что такое он собирался там проводить, — съезд новой партии, свадьбу или ритуал с вызыванием духа товарища Сталина — краснодарский уроженец честно ответил, что повода еще не придумал, а идея состоит в том, чтобы привезти сюда друзей и показать им настоящую жизнь. Денег у него, правда, не было — расплачиваться он предполагал какими-то «правами собственности» и прочими филькиными грамотками. Но сам посыл — «посидеть с ребятами в Кремле» — изумителен... Другие, впрочем, творили подобное на самом деле — опять же, почитайте тогдашнюю прессу.

Впрочем, это все земное. Тщеславие прекраснейшим образом прорастает и на сугубо духовной почве.

В те же самые девяностые развелось дикое количество различных учителей. Начиная с учителей в буквальном смысле — самозваные «педагоги-новаторы» с «авторскими методиками», обещающие сделать из ребенка гения за неделю, — и кончая различными гуру и пророками всех мастей.

Трудно сказать, что ими двигало. Некоторые хотели заработать на лошье, некоторые — при этом еще и развлечься. Но кончалось это всегда одинаково — приступом дикого тщеславия. Умноженное на корысть и глупость, это давало фантастический по омерзительности эффект.

Вспоминаю, опять же, историю, как в некоей московской школе директорское кресло захватила тетка, чокнувшаяся на «Агни-йоге». Через некоторое время детишек начали учить каким-то «огненным медитациям», а природоведение преподавали по Блаватской. Кроме того, она ввела особые обряды приветствия — проще говоря, заставляла детишек бить поясные поклоны. Кажется, через годик от нее все-таки избавились — когда она принялась расхаживать по школьным коридорам в каком-то самодельном хитоне, из которого вываливались отвислые старушечьи груди. Тут даже самых охреневших проняло.

Другие были поосторожнее и не лезли в официоз, предпочитая создавать сообщества и секты подальше от глаз общественности. Некоторые из них процветают до сих пор, иные распались. Вышедшие из-под влияния какого-нибудь очередного гуру, как правило, долго отходят — а потом рассказывают вещи, от которых уши вянут, а волосы встают дыбом. Я сам слышал несколько историй настолько тошных, что и Сорокин взялся бы их описывать разве что с некоторыми купюрами. Но что в них во всех поражает — так это дикое, непомерное тщеславие «учителей», иногда крайне обременительное для них же самих. Например, одна харизматичная тетка, именовавшая себя «космоэнергетической сущностью», славилась тем, что никогда не посещает туалет — поскольку «вся еда перерабатывается в космическом организме в чистую энергию». Для того чтобы поддержать репутацию, она и в самом деле не посещала это полезное заведение — разумеется, на людях (а на людях она была практически постоянно). Чтобы выдержать подобный режим, космоэнергетическая сущность очень мало ела, почти не пила — даже воды — и к тому же использовала какие-то лекарства, вроде как замедляющие обмен. От такой аскезы она в конце концов загремела в больницу с очень нехорошим диагнозом. Когда мне это рассказали, то я невольно подумал, что простейший памперс спас бы космоэнергетическую сущность — увы, увы... Но какое же бешеное тщеславие надо было иметь, чтобы днями сидеть перед учениками и нести свою белиберду, сидеть голодной, жаждущей и боящейся обсикаться! И что она испытывала, крадучись ночью в сортир и боясь спустить воду, чтобы не услышали верные?

Лучше и не думать о таких глубинах сатанинских. Закончим, пожалуй, на какой-нибудь относительно оптимистической ноте.

∗∗∗

Мы с Сашей шли по Старому Арбату. Я не смотрел на ее грудь — и потому, что женат, и потому, что постарел, и еще потому, что смотреть было уже, честно говоря, не на что. Саша не плакала — и потому, что не было повода, и потому, что берегла остатки былой красоты. За все эти годы она как-то очень подурнела — не постарела даже, а именно подурнела, как будто из лица полезла спрятанная в нем некрасивость. «Перекосогребило бабу совсем», как выразился ее бывший одноклассник, увидев фотку на интернетной страничке. Я бы не согласился, но все-таки Саша была так себе. И лето тоже было так себе, а не как тогда. Проклятая старость.

Говорить нам было не то чтобы не о чем, но как-то не получалось. Кто-то из нас все время то ли отставал, то ли перепрыгивал, в общем, не совпадал — то ли я, то ли она, то ли вообще. У нас даже не получалось идти рядом — то она убегала вперед или отставала, то я на что-нибудь отвлекался.

Я как раз хотел что-то сказать об этом, когда Саша застряла посреди улицы и уперлась взглядом в тротуар.

Пришлось остановиться и мне. Я тоже наклонился, уже зная, что увижу.

Тротуар был простелен разноцветными плитками с именами и рисуночками. У меня под ногой, например, оказался какой-то «Олег». В другом месте синела шестиконечная звезда и виднелся кусочек еврейской фамилии на букву «це», остальное загораживал ботильон какой-то дамы, которая тоже во что-то всматривалась — кажется, в незатейливые стишки, посвященные неизвестной Оле.