Гражданская поэзия Франции - [25]

Стреляет в прихожан лихой первосвященник,

Ключарь католиков, сам папа Мастаи.

Вот Симончелли пал. За первым так же просто

Падут, не побледнев, трибун, солдат, апостол,

Чтоб богу жалобы на папу принести.

Спеши, святой отец, скрой руки между кружев,

Смой с белых туфель кровь! Собрата обнаружив,

Тебе сам Борджиа с улыбкой подал яд.

Погибших тысячи, идущих на смерть сотни…

Не пастырь благостный и не пастух сегодня —

Ты грязный живодер, водитель божьих стад.

Сыны Италии, германцы и венгерцы!

Европа, ты в слезах, твое нищает сердце.

Все лучшие мертвы. Стыд на любом лице.

На юге эшафот. На севере могила.

Тут в саване луна полночная бродила,

Там пламенел закат в кровавом багреце.

Вот инквизиция гуляет по Парижу.

Душитель говорит: я кроткий мир предвижу.

Париж смывает кровь, что пролил для него.

Сжимает Францию кольцо гарроты узкой.

Разбужен воплями, по всей земле французской

Сам Торквемада бдит, справляет торжество.

Поэрио, Шандор и Баттиани тщетно

Погибли за народ. Их жертва безответна.

Пал и Боден, а нам он завещал борьбу.[18]

Рыдайте же, леса, моря, равнины, страны!

Где создал бог эдем, там царствуют тираны.

Венеция — тюрьма. Неаполь спит в гробу.

Палермо и Арад — лес виселиц позорных.

Петля для смельчаков — героев непокорных,

Что гордо пронесли пылающий свой стяг.

Мы в императоры возводим Шиндерганса,[19]

А ливни бьют всю ночь по черепу повстанца,

А ворон рвет глаза, долбит его костяк.

Ждет будущее нас! И вот, крутясь и воя,

Сметая королей, несется гул прибоя.

Труба сигнальная народы соберет —

И в путь! Он сумрачен и страшен. Огневые

Несутся армии сквозь бури мировые.

И Вечность говорит: «Откиньте страх! Вперед!»

1852

ОЧНАЯ СТАВКА

Восстаньте, мертвые, чтобы назвать убийц!

Чей нож у вас в груди? Кто вас повергнул ниц?

Ты первая встаешь в кровавых облаченьях.

Кто ты? — Религия. — Убийца твой? — Священник.

Вы, ваши имена? — Честь, Разум, Верность, Стыд.

Убила церковь нас. — А это кто стоит?

— Я Совесть общества. — Кто твой палач? — Присяга.

А ты, что плаваешь в своей крови, бедняга?

— Я раньше был Судом. — Убийцу назови!

— Судейский в мантии. — А ты, гигант в крови,

В грязи померкнувший, недавно — лучезарный.

Кто ты? — Я Аустерлиц. — Убийца твой? — Казарма.

1852

БАСНЯ ИЛИ ИСТОРИЯ

Однажды, отощав, но царский стол любя,

Мартышка шкуру льва надела на себя.

Лев был, конечно, лют, она свирепой стала

И правом устрашать немедля заблистала,

Зубами скрипнула и крикнула: «Молчи,

Лесное общество, я царствую в ночи!»

Потом в терновнике, в засаду сев, крушила,

Кромсала всех и все, калечила, душила,

Казнила, грабила, опустошала лес.

Малыш казался тем, в чью шкуру он залез,

В пещеру заперся, в крови, приличной зверю.

И каждый чувствовал к его игре доверье.

А он еще рычал, еще пугал гостей:

«Смотрите, логово мое полно костей!

Все предо мной дрожат, и винный и невинный!

Все эмигрируют, услышав рев мой львиный!»

И весь звериный род артиста обожал.

Но зверолов пришел, к земле его прижал,

И шкуру льва содрав, сказал с усмешкой горькой:

«Разденься нагишом, ты обезьяна только».

ТЕМ, КТО СПИТ

Пора вставать! Настало завтра.

Бушует полая вода.

Плевать на их картечь и ядра.

Довольно, граждане, стыда!

Рабочие, наденьте блузы!

Ведь шли на королей французы!

Был Девяносто Третий Год!

Разбейте цепь, восстаньте снова!

Ты терпишь карлика дрянного,

С титаном дравшийся народ?

Встать на хозяина и челядь! Побороть их!

Бог все-таки за нас. Попы, конечно, против, —

    Не только бог для нас закон.

Все тлен и суета пред ним, и все остынет.

Пред богом, как щенок, трясется тигр в пустыне

    И на море дракон.

Одним лишь веяньем он, будто стаю птичью,

Сметает всех церквей, всех идолов величье

    И святость всех икон.

Вам нечем драться? Ладно! Молот

Возьмите в руки или лом!

Там камень мостовой расколот,

Сквозь стену вырублен пролом.

И с криком ярости и с криком

Надежды, в дружестве великом, —

За Францию, за наш Париж!

В последнем бешеном боренье,

Смывая с памяти презренье,

Ты свой порядок водворишь!

Иль надо приводить в пример вам роялистов?

Ведь был же их напор безумен и неистов,

     Когда, куда ни глянь,

Давало мужество, пространствами владея,

Двойную мощь рукам. Не правда ли, Вандея?

     Не правда ли, Бретань?

Чтоб влезть на бастион, чтоб во дворцы ворваться,

Чтоб дулам пушечным до смерти не сдаваться,

      Хоть с кольями восстань!

Но если жизнь в клоаке черной

Еще продлится день иль час,

Не надо вам трубы иль горна,

Я отыщу клеймо для вас,

Трусливых и неблагодарных

Потомков предков легендарных!

Как быстро выродились вы!

Какой знобимы лихорадкой,

Как вы малы! Как это гадко,

Что кроликов рожают львы!

1853

ИСКУПЛЕНИЕ [20]

1

Шел снег. Победа их была как пораженье.

Поник орел главой впервые в униженье.

Впервые Бонапарт шел медленно назад,

А за его спиной пылал московский ад.

Шел снег. Мороз крепчал, неумолимо воя;

За полем снеговым вновь поле снеговое.

Ни древка знамени, ни командиров. Шла

Недавно армия, сегодня — стадо. Мгла.

Где фланги, где их центр, не разберешь в разрухе.

Шел снег. Вот раненый ползет согреться в брюхе

Издохшего коня. Вот брошенный ночлег.

Горнисты мертвые, заиндевев навек,

Стоят как статуи. Их каменные губы

Примерзли к музыке и молча дуют в трубы.

За хлопьями пурги свистит свинцовый дождь.