Гражданская поэзия Франции - [24]

Отец в отчаянье, что всю семью пучина

      Затягивает в ночь…

При виде дочери, что хлеб ему приносит,

Он не осмелится, он ни за что не спросит:

      «Откуда деньги, дочь?»

Там спит отчаянье в своих лохмотьях грязных.

Там молодой апрель — существованья праздник —

      Не ярче декабря.

И словно роза днем, а под вечер — фиалка,

Там плачет девушка, оглядываясь жалко,

      Глухим стыдом горя.

Там ниже всех клоак, под улицами всеми,

Не видя света днем, людские дрогнут семьи,

      Там и оконца нет.

И только я вошел, вдруг все затрепетало.

И девушка с лицом старухи прошептала:

       «Мне восемнадцать лет».

Там и соломенной подстилки нет, быть может,

И ребятишек мать несчастная уложит

       В пролом нагой стены.

Голубки крепко спят, а завтра утром дети

Найдут не колыбель на этом белом свете,

       А в землю лечь должны.

Подвалы Лилля! Смерть в подвалах этих бродит!

Куда ни кину взгляд, повсюду он находит

       Погибших жизней ряд:

Вот полуголая, голодная девчонка,

Вот мать, как статуя, молчит, прижав ребенка.

       Я вижу Дантов ад.

Из этих горьких недр взросло богатство ваше,

Здесь гибнут тысячи, чтобы блистали краше

       Вы, принц, ханжа, гордец!

Ваш бешеный бюджет, ваш бесшабашный отдых

Сочатся каплями на выступах и сводах,

       Сочатся из сердец!

В сцеплении колес, что вертит тирания,

Казна завинчивает все винты дрянные.

       Есть у казны расчет…

Скрипят винты, скрипят, давильню тупо движут.

И, словно виноград, труд человека выжат.

        А золото течет!

Из безнадежности, из длительных агоний,

Из мрака, из лачуг, где белый день в загоне,

       Где безысходна ночь,

Из стоков нечистот, из горечи и муки

Отцов и матерей, что заломили руки

      И молят им помочь, —

Да, из таких глубин униженности лютой

Встает чудовище со звонкою валютой

      И щупальца свои

Протягивает в мир, и во дворцах пирует,

Венчает розами, и взорами чарует.

      Купается в крови!

3

Ступай же в яркий рай! Пей, чтоб гортань не сохла!

Оркестр хохочет. Пир окрасил кровью стекла.

        Стол ломится от яств.

Тьма где-то там, внизу. Но двери на запоре.

Там плачет девушка, с проклятой жизнью споря,

        Она себя продаст.

Вы — соучастники всех наслаждений темных:

Подкупленный судья, или солдат-наемник,

        Или бесстыжий поп!

Ваш Лувр на нищете построен. В этой бездне

В обнимку с голодом свирепствуют болезни,

        Свирепствует потоп.

Вы во дворце Сен-Клу в венках из маргариток

Резвитесь в эту ночь средь нежных фавориток,

        В разгаре шумный съезд.

А каждая из них под люстрою стосвечной

Зубами белыми с улыбкою беспечной

        Живьем ребенка съест.

Ей наплевать на все! Горит огнем палата.

У императора, у принца, у прелата

        Немало есть утех!

Плачь, погибай, народ, или зубами ляскай,

С тебя достаточно, что любовался пляской,

       Что услыхал их смех!

Ну и пускай! Набьют сундук, набьют карман свой,

Пускай Тролон, Сибур, Барош[16] продолжат пьянство, —

       Картина хоть куда!

И если весь народ от голода распухнет

И в бездну нищеты невозвратимо рухнет,

       Вас вырвет, господа!

4

Шагают по тебе, народ, по баррикадам,

Недавно выросшим из мрака под раскатом

        Твоих недавних битв.

Кареты катятся, блестя и торжествуя.

Под их колесами ты втоптан в мостовую,

        Ты, как булыжник, вбит.

Им — золото твое. Тебе — нужда и голод.

Ты, как бездомный пес, что вечно терпит холод

        У запертых дверей.

Им пурпур и шелка. Тебе опять объедок.

Им ласка женская. Народу напоследок

       Бесчестье дочерей!

5

Но кто-то говорит! И муза речь услышит.

Сама история негодованьем дышит

         И судит палачей.

Есть мститель за тебя, о Франция родная!

Есть слово, что гремит, казня и проклиная,

         Во тьме твоих ночей.

Лихая шатия, разбойничья орава,

Свободу, и народ, и родину, и право

        Безжалостно грызя,

Дрянь бессердечная, двуликая болтает:

«Все это чушь! Поэт? Он в облаках витает…»

        Что ж! В облаках — гроза!

1852

* * *

Леса, холмы, трава на взгорье,

Полей благоуханный цвет,

Что за молчанье, что за горе?

— Того, кто был здесь, больше нет.

Что´ сад заглох в начале мая,

Что´ глухо заперто окно,

Где твой хозяин, дом? — Не знаю.

Он далеко давным-давно.

Что дремлешь, пес? — Развлечься нечем,

Все опустело на крыльце.

— Что плачешь, мать? — О непришедшем.

Что плачешь, мальчик? — Об отце.

Вы, волны, в смене ежечасной

О берег бьете без конца.

Откуда? — С каторги несчастной.

Что принесли вы? — Мертвеца.

КАРТА ЕВРОПЫ

Повсюду палаши кромсают плоть провинций.

Повсюду лжет алтарь и присягают принцы,

Не изменясь в лице, не опустив глаза.

И от бесчестия присяг невыполнимых,

Присяг чудовищных и безнадежно мнимых,

Должна загрохотать небесная гроза.

Войска на улицах стреляют в женщин бедных.

Свобода, доблесть, честь? Все сгинуло бесследно.

На каторге глухой и не сочтешь смертей.

Народы! Чьи сердца забьются пылом прежним?

В орудья, что палят по вожакам мятежным,

Гайнау не ядра вбил, а головы детей.[17]

Россия! Ты молчишь, угрюмая служанка

Санкт-петербургской тьмы, немая каторжанка

Сибирских рудников, засыпанных пургой,

Полярный каземат, империя вампира.

Россия и Сибирь — два лика у кумира:

Одна личина — гнет, отчаянье — в другой.

Анкона палачом превращена в застенок.