Гражданин Империи Иван Солоневич - [78]
К счастью, в «Повести о 22-х несчастьях» Юрий Солоневич эту попытка побега описывает максимально обстоятельно, и мы имеем возможность рассказать о ней без той гнусной протокольной фразеологии, которая сопровождает деятельность серийных убийц.
«Устройте пластинки к двадцать четвертому сентября», — такой текст телеграммы Бориса означал, что к этой дате ему удастся на пару дней вырваться из Орла ровно настолько, чтобы успеть, наконец, уйти в настоящий побег.
«Последнее время, — пишет Юрий Солоневич, — Борис находился в более или менее человеческих условиях так называемой «вольно-ссылки» в городе Орле, откуда временами имел возможность наезжать в Москву на два-три дня «для закупки фотоматериалов». В Орле он занимал высокоответственную должность редактора, технического директора и единственного репортера своего собственного халтурного детища — районной световой газеты. В функции этого предприятия входило освещение вопросов соцсоревнования и ударничества в паровозных депо Орловского железнодорожного узла, культпросвет и, главное, — «выявление», «разоблачение» и «приковывание к позорному столбу» всяческих «лодырей» и «прогульщиков». Таковые Борису указывались «перстом свыше», и ему оставалось только придти, снять их в анфас и в профиль и продемонстрировать потом их портреты на экране перед жиденькой публикой, зашедшей от скуки советской жизни в местный клуб. Функции несложные… Но ни фотопластинок, ни фотобумаги в Орле было, разумеется, не достать, и непосредственное начальство — в данном, как и во всех прочих случаях, ГПУ — предпочитало закрывать один глаз на незаконное передвижение вольно-ссыльного Солоневича. Ему предоставлялось раз эдак месяца в два улизнуть из под опеки недреманного ока, более или менее легально проехать в поезде до Москвы и там уже передвигаться на собственный риск и страх: поймают — пеняй на себя. А поймают — это означало статью о побеге из ссылки: снова Лубянка, снова лагерь, а быть может, даже — снова Соловки»[316].
До Ленинграда, заняв вместе с поклажей целое купе, беглецы ехали всю ночь. На Московском (бывшем Николаевском) вокзале Юру оставили сторожить багаж, взрослые же отправились по своим делам. Иван Лукьянович, помимо всего прочего, должен был заглянуть и в университет. В его студенческом деле сохранилась «заявка в архив ЛГУ», написанная 7 августа 1932 года: «прошу архив выдать мне мои документы — метрику и аттестат зрелости», а также собственноручная недатированная расписка: «Подлинное свидетельство об окончании Виленской 2-й гимназии от 7 июня 1912 года № 663 и метрику Гродненской духовной консистории от 18 августа № 8086 получил. Ив. Солоневич»[317]. Скорее всего, получил он свои документы именно в сентябре 1932-го.
Иван Солоневич свидетельствует:
«…мы не смогли выехать раньше конца сентября — время для Карелии совсем не подходящее, и перед нами встал вопрос: не лучше ли отложить все это предприятие до следующего года. Я справился в московском бюро погоды — из его сводок явствовало, что весь август и сентябрь в Карелии стояла исключительно сухая погода, не было ни одного дождя. Следовательно, угроза со стороны карельских болот отпадала, и мы двинулись. Московское бюро погоды оказалось, как в сущности следовало предполагать заранее, советским бюро погоды. В августе и сентябре в Карелии шли непрерывные дожди. Болота оказались совершенно непроходимыми. Мы четверо суток вязли и тонули в них и с великим трудом и риском выбирались обратно»[318].
Спортивная гордость не позволила Ивану признаться в том, что именно он оказался слабым звеном. Если бы руководитель не простудился в пути, группа продолжала бы движение к границе до последнего, несмотря на дожди и магнитные аномалии, при которых нельзя было полагаться на компас. Как свидетельствует Юрий, решительнее других был настроен Борис, убежденный в том, что ему самому возвращаться нельзя ни в коем случае и готовый идти через болота один. С большим трудом удалось его убедить вернуться вместе со всеми.
Следующая попытка была назначена на июнь 1933 года. Жена Бориса Ирина уже поехала из Салтыковки в Москву получать заказанные билеты, но их пришлось отменять: у Юры, как назло «вовремя», случился приступ аппендицита. После операции он мог отправиться в побег не раньше начала сентября.
Состав группы беглецов до последнего момента оставался прежним. Но о побеге знал еще один человек, Иосиф Антонович Пржиялговский (1886 — после 1936), приятель Ивана Лукьяновича еще с дореволюционных времен, они познакомились в Вильно в 1912 году.
«В Петрограде жил мой очень старый приятель, Иосиф Антонович, — пишет Солоневич в «России в концлагере». — И у него была жена г-жа Е., женщина из очень известной и очень богатой польской семьи, чрезвычайно энергичная, самовлюбленная и неумная. Такими бывает большинство женщин, считающих себя великими дипломатками. За три недели до нашего отъезда в моей салтыковской голубятне, как снег на голову, появляется г-жа Е., в сопровождении мистера Бабенко. Мистера Бабенко я знал по Питеру <…>. Я был удивлен этим неожиданным визитом, и я был еще более удивлен, когда г-жа Е. стала просить меня захватить с собой и ее. И не только ее, но и мистера Бабенко, который, дескать, является ее женихом или мужем, или почти мужем — кто там разберет при советской простоте нравов»
