Гражданин Империи Иван Солоневич - [80]

Но что было бы, если бы я ее доказал?

В данном виде — это было варево, несъедобное даже для неприхотливого желудка ГПУ. Но если бы я указал Добротину на самые зияющие несообразности, — он устранил бы их, и в коллегию ОГПУ пошел бы обвинительный акт, не лишенный хоть некоторой, самой отдаленной, доли правдоподобия. Этого правдоподобия было бы достаточно для создания нового «дела» и для ареста новых «шпионов»[321].

Новых дел, действительно, заведено не было. Но еще два ареста состоялись — Иосиф Пржиялговский, к тому времени перебравшийся на постоянное жительство в Мурманск, был привезен в Питер и заключен под стражу 12 сентября, а его жена Елена Леонардовна — на следующий день.

Знакомых журналистов, о которых Солоневич говорит в своих воспоминаниях, было трое: Анатолий Яковлевич Канторович (1896–1944), Зиновий Яковлевич Эпштейн (даты рождения и смерти неизвестны) и Евгений Александрович Гнедин (1898–1983).

Все они сотрудничали с «Известиями», а Канторович с 1935 года даже исполнял должность заместителя заведующего международным отделом. Через два года после Солоневичей он все же был арестован, а погиб в годы Второй Мировой войны.

Для Гнедина журналистика была лишь дополнением к дипломатической работе. Он познакомился с архипелагом под названием ГУЛаг основательно. Но и его арест с побегом группы Солоневича не был связан никак. Дело в том, что Гнедин был внебрачным сыном меньшевика Гельфанда-Парвуса, сыгравшего едва ли не решающую роль в организации финансирования «русских» революций из-за границы. Сталин и его окружение не верили известиям о кончине Парвуса, полагая, что он лишь вновь сменил имя. И хотя Гнедин еще в 1927 году пожертвовал свою часть папиного наследства (100 тысяч рейхсмарок) «на борьбу с капитализмом», через 12 лет его арестовали по какому-то надуманному обвинению, а на самом деле пытались использовать как заложника для переговоров с отцом по поводу возвращения «золота партии». Парвуса так и не нашли, и Гнедин вышел из лагерей только после смерти Сталина, а в 1970-е годы стал известным диссидентом и был близок к академику А. Д. Сахарову.

Не пострадал от репрессий и еще один человек из компании Эпштейна, о котором упоминает в своих показаниях Солоневич, — Исаак Уриелевич (или Уриэлевич) Будовниц (1896–1963), еще один «известинец» 1930-х годов, сотрудник института истории АН СССР.

О дальнейшей судьбе самого Эпштейна никаких свидетельств не сохранилось.

Но мы слегка отвлеклись от темы. Следствие по делу к/р группы Солоневича шло быстро. Ивана Лукьяновича допрашивали шесть раз. Некоторые показания, как отмечает К. А. Чистяков, написаны собственноручно, некоторые — в частности, те, где говорится о шпионской деятельности, только подписаны Солоневичем[322].

К 25 ноября было подготовлено «Обвинительное заключение по след <ственному> делу № 6632 — 33 г. по обвинению к <онтр> — р <еволюционной> группы, занимавшейся шпионской деятельностью в пользу Германии и ставившей своей задачей вооруженный переход границы СССР, т. е. прест <уплениями>, пред <усмотренными> ст <атьями> 58–6, 58–10 и 59–10». Документ постановляет: «Означенное следственное дело <…> направить через Прокурора по Надзору за органами ОГПУ на заключение и направление на Тройку ПП ОГПУ в ЛВО для внесудебного разбирательства».

Вскоре выносится приговор: Ивану и Борису Солоневичам присуждают по 8 лет лагеря. Статьи — 58–6 (шпионаж), 58–10 (контрреволюционная пропаганда или агитация) и 59–10 (нелегальный переход границы). Любопытно отметить, что последняя статья, единственная обоснованная и доказанная, в обвинительном заключении не упоминается и добавлена уже в приговоре «тройки». Юре дали 3 года (58–10 и 59–10) и год ему скостили как несовершеннолетнему (И. Л. не упоминает об этом в «России в концлагере»).

Никитин получил, как и братья Солоневичи, 8 лет, но не прожил и трех — скончался в Ухтпечлаге в марте 1936 года.

Жена Бориса Ирина, судя по предъявленным ей статьям, получила от 3 до 5 лет лагеря. Пржиялговские — по 3 года ссылки в Сибирь (об этом пишет в своей книге Иван Солоневич).

О супругах Пржиялговских, кстати, удалось найти еще кое-какую информацию. В 1935 году оба они, проживающие в Томской области, арестовываются вторично (по групповому делу католиков) и обвиняются в контрреволюционной агитации. Но новый срок — 3 года ИТЛ плюс 3 года поражения в правах — получает только Иосиф Антонович, Елене Леонардовне вынесли оправдательный приговор.

Иван Солоневич не скрывал, что, сидя в одиночной камере на Шпалерке, ожидал расстрела.

«На вопрос об относительной мягкости приговора у меня ответа нет и до сих пор, — писал он. — Наиболее вероятное объяснение заключается в том, что мы не подписали никаких доносов и не написали никаких романов. Фигура «романиста», как бы его ни улещали во время допроса, всегда остается нежелательной фигурой, конечно уже после окончательной редакции романа. Он уже написал все, что от него требовалось, а потом, из концлагеря, начнет писать заявления, опровержения, покаяния. Мало ли какие группировки существуют в ГПУ? Мало ли кто может друг друга подсиживать? От романиста проще отделаться совсем: мавр сделал свое дело и мавр может отправляться ко всем чертям. Документ остается, и опровергать его уже некому. Может быть, меня оставили жить оттого, что ГПУ не удалось создать крупное дело? Может быть — благодаря признанию Советской России Америкой? Кто его знает — отчего»