Гражданин Империи Иван Солоневич - [173]

Возвращаясь с птичьими объедками домой, я вспоминал о прогнозах, пророчествах и обещаниях: Конта и Канта, Гегеля и Маркса, Милюкова и Керенского, Ленина и Сталина, Гитлера и Геббельса. <…> О птичьих объедках никто не сказал ничего: этого ни наука, на научная политика как-то не предусмотрели»[732].

Конечно, большинство ди-пийцев мечтали поскорее покинуть послевоенную Германию и хлопотали о визах — в Австралию, США, Канаду, страны Южной Америки. Латиноамериканский вариант обычно оказывался наиболее доступным. Солоневич тоже в итоге остановился на Аргентине. За несколько месяцев до отъезда, уже почти решенного, он написал письмо Н. Е. Парамонову, издателю с дореволюционным стажем. Крупный донской промышленник, товарищ председателя Донского Круга, он был основателем издательства «Донская Речь», вполне либерального. В своем революционном идеализме, как и многие, разочаровался уже будучи эмигрантом. В 1946 году Парамонов стал вновь издавать «книжки для народа», в основном русских классиков. Интересно отметить, что еще в 1938 году, сразу после переезда в Германию, Солоневич давал адрес Парамонова в качестве контактного своим корреспондентам.

В письме издателю (судя по всему, это февраль 1948 года) отражены взгляды Ивана Лукьяновича на современную международную обстановку, личный быт, планы на будущее. Так что приведем его полностью — по тексту публикации М. Б. Смолина в книге «Загадка и разгадка России», куда вошли материалы из неизданного архива Ивана Солоневича:

«Дорогой Николай Ельпидифорович!

Получил Ваше письмо от 15–2 и очень рад, что вы все в порядке. Мы, как и Вы, тоже кое-что прозевали и тоже спаслись чудом. По-видимому, всякие чудеса сейчас в порядке вещей. Но все-таки — не для всех…

Мне была бы интересна Ваша точка зрения на ряд сегодняшний событий и явлений. Я лично считаю, что вчерашние союзники воевать все-таки будут — вероятно еще не так скоро, что советы в этом столкновении не имеют никаких шансов и что после этого «последнего и решительного» — Европа на долгое время не вылезет из голода. Очень вероятно, что именно это соображение оттягивает войну. Наступательной стороной является, конечно, САСШ. Советы только обороняются. И время для войны будут, вероятно, выбирать САСШ. Война сейчас означала бы вымирание Европы от голода.

Я постепенно возобновил свою связь со всем миром, кроме Европы (в Европе только с Бельгией и Швейцарией). Мои заочные друзья стоят «честно и грозно» и пока что кормят нас всех. Брат в Бельгии — пишет романы и кажется кое-что даже издает, не по-русски. Юра нарисовал ряд серий карикатур — что когда-то будет стоить некоторых денег. Но здесь мы не зарабатываем ни пфеннига — ни он, ни я. Я сравнительно мало сталкиваюсь с внешним миром. Живем на хуторе, раз месяц бываю в Гамбурге, в Русском Комитете и два раза за это время ездил в Мюнхен. Наблюдаю за ростом и процветанием солидаристов — все с большим и большим неодобрением. Вне зон они кажется начинают вызывать возмущение. Наша аргентинская перспектива имеет некоторые шансы на реализацию в течение ближайших месяцев, если не пройдет новый закон об иммиграции в САСШ. На САСШ у меня есть все — но из брит <анской> зоны туда не пускают никого. Словом сидим и ждем. А — вдруг — встретимся мы с Вами еще и в Аргентине? Кажется, очень приятная страна. Жизнь в три раза дешевле, чем в САСШ, все есть, публика радушная, климат прекрасный. Чего же еще?

Теперь — перейду к моему предложению. Боюсь, я неточно его сформулировал. Во-первых, дело идет не о 24, а только о десяти брошюрах и во-вторых, их издание я предполагал бы растянуть примерно на год. Так что, если Вы в состоянии выпустить что-то из «Памира» (кстати — его у меня нет, но, может быть, можно достать), то Вам под силу и мои брошюры — одна за другой. С чисто коммерческой точки зрения я рассматриваю это предприятие как совершенно беспроигрышное. Мои книги — Вы это знаете — имели в эмиграции все-таки рекордные тиражи. Нынешние — написаны очень остро, «бойко» отвечают — или пытаются отвечать на самые насущные вопросы и вчерашнего и сегодняшнего дня, — и в их тираже я уверен вполне. Но мне трудно сказать, каким может быть верхний предел этого тиража. Думаю, что на минимум в 4000 можно рассчитывать твердо — и на максимум в десять с некоторой степенью вероятности. В эти цифры я НЕ включаю трех тысяч для заграницы.

Брошюра в среднем около ста страниц на пиш <ущей> машинке — формата данного письма. Их продажная цена могла бы быть в 15–20 марок. Я бы предложил Вам такие условия: чистая прибыль делится между нами пополам, в счет нее я получаю три тысячи экземпляров по их себестоимости. Для рассылки их заграницу — по моим адресам у меня есть мой друг — Федор Федорович Зейберих, который никуда не едет и может заниматься этим до исчерпания брошюр или тем. Очень возможно, что его было бы хорошо включить и в работу по распространению брошюр в зонах. Но это — деталь.

Если бы у меня были деньги, я может быть взялся бы за это дело самостоятельно: типографию и бумагу мне уже в Мюнхене нашли. Но во-первых, денег у меня нет, и во-вторых, в коммерческом отношении я отличаюсь истинно удручающей бездарностью. И помимо всего прочего, мне очень бы хотелось вести дела именно с Вами — по ряду соображений, о которых Вы и сами знаете. Причем это дело, во-первых, осталось бы здесь и после моего эвентуального отъезда и, во-вторых, я стал бы издавать свои дальнейшие работы здесь же, даже сидя в Аргентине. Это я предполагаю, исходя из тех соображений, что из заграницы здешний рынок недоступен почти вовсе, а издание работ здесь — дало бы мне почти или вовсе оплаченные здешним тиражом мои 3–4 тысячи экз <емпляров> для заграницы. Я даже думал выпускать — на за границу здесь нечто вроде ежемесячника или двухнедельника типа, скажем, «Записок Писателя». Браться за новый журнал у меня особой охоты нет, хотя деньги для этого у меня заграницей есть. Но я считаю, что то, что я написал за эти годы — гораздо нужнее всего того, что я писал в газете. А также и спокойнее. Мне же после тридцати лет истинно собачьей жизни, не очень хочется обзаводиться новыми беспокойствами.