Гражданин Империи Иван Солоневич - [103]

[418].

В сентябре в Нюрнберге проходил VIII съезд Германской национал-социалистической рабочей партии (НСДАП). Вожди Третьего рейха, все поголовно, клеймили в своих речах мировое зло — коммунизм, и призывали стереть его с лица земли. «Разоблаченный большевизм: речи Адольфа Гитлера и Альфреда Розенберга на Нюрнбергском конгрессе Национал-социалистической германской рабочей партии 8–14 сентября 1936 г.» — под таким названием русское берлинское издательство «Новое Слово» (существовало при одноименной газете) выпустило брошюру с русским переводом главных выступлений съезда. «Каждая немецкая хозяйка почувствует облегчение, когда мы получим Урал, Сибирь и Украину», — сказал, в частности, фюрер. Сомневаюсь, что эта его фраза вошла в русское издание, но утверждать категорически не берусь, ибо в руках этой брошюры не держал.

Речь министра пропаганды Геббельса в сборник почему-то не включили. В ней не было ничего про Урал и Сибирь, зато очень много — по существу главной темы съезда, то есть антибольшевицкой борьбы. Доклад Геббельса назывался «Большевизм в теории и на практике». Несмотря на риск быть обвиненным в пропаганде нацизма, не удержусь все-таки от воспроизведения одного афоризма, произнесенного в этой речи доктором Геббельсом: «Большевизм — это диктатура худших». Это нужно хотя бы для того, чтобы вспомнить, что Солоневич очень любил формулу Вл. Соловьева: монархия — диктатура совести. И социалистические эксперименты — и в СССР, и в Германии — Иван Лукьянович называл диктатурой бессовестности, а еще — диктатурой импотентов. Правда, было это немного позже. Солоневич умел делать прогнозы, но не был пророком. И накануне Второй Мировой его оценки звучат более сдержанно.

«Нюренбергские речи застали меня несколько врасплох, — признавался И. Л. в передовице № 14 «Голоса России» от 22 сентября 1936 года. — Прежде, чем оценивать их перед лицом русской эмиграции, нужно бы многое сказать о том, как расценивается гитлеризм с подсоветской точки зрения. Мне кажется, что эта расценка приблизительно совпадает с расценкой эмиграции. Ее можно было бы в очень грубых чертах сформулировать так: свернул шею коммунистам — вот это молодец. Собирается от нас оттяпать Украину — ну это, извините, посмотрим.

Постараемся со всей доступной нам точностью установить роль третьего рейха в современной жизни Европы. Буржуазная демократия или демократическая буржуазия западной Европы в подавляющей своей массе предпочитает Сталина Гитлеру, — в том гипотетическом случае, ежели такой выбор станет перед ней вплотную, и в том убеждении, что от такого выбора она сумеет увильнуть. Мне кажется, что Сталин гораздо больше дипломат, чем Гитлер, хотя бы уже по одному тому, что такого стажа подпольщины, грабежей, убийств, разбоев, ссылок и прочего, у Гитлера не было — и слава Тебе, Господи. <…>

Для человека, способного шевелить мозгами вне зависимости от теорий и от мзды, должно было бы быть абсолютно ясно, что гитлеризм, при прочих его достоинствах и пороках, при его огромном национальном пафосе и при его более или менее идиотской теории расизма, сыграл действительно всемирно-историческую роль: он сломал коммунизм в Германии, в которую были устремлены самые главные чаяния, агенты и деньги Коминтерна. И он стал на пороге резни между «социализмом в одной стране» и резни в масштабах «мировой пролетарской революции».

Мы, русские, э т у роль гитлеризма ощущаем всем нутром своим»[419].

Итак, Германия на весь мир провозглашала себя лидером антикоммунистической борьбы. В глазах русских эмигрантов, как минимум, национальной части эмиграции, так оно и представлялось. Немногие из числа тех, что разделял справедливую ненависть по отношению к большевикам, были способны сохранить трезвость рассудка.

«Собирается ли Германия воевать и в действительности — мы этого не знаем. Но большевизм сейчас воевать, конечно, не собирается — в этом отношении он поистине является «фактором мира», ибо при первых же выстрелах войны ему свернут шею русские же мужики и сам большевизм в этом прекрасно осведомлен. <…>

Мне кажется (трудно утверждать это категорически), что бесконечный ряд процессов и крупных, и мелких, и катастрофических, и так сказать молекулярных — подводит мир к окончательной разделке с коммунизмом. По всему своему положению Германия в этой разделке не может не принять на себя основной, ведущей роли. Но для нас, русских, вопрос заключается еще вот в чем: в какой именно степени антибольшевистские планы Германии сплетаются с антирусскими. Можем ли мы с уверенностью сказать, что за борьбой против коммунизма — борьбой искренней и беспощадной — не скрывается наш старый знакомец Drang nach Osten. В архив истории он как будто еще не сдан. Не будем грамматически анализировать фразу Гитлера о том, как жила бы Германия, если бы у нее были такие области, как Урал, Сибирь, Украина. Жила бы хорошо, если бы ей не пришлось, как приходилось нам — веками отвоевывать эти области от Азии. Едва ли Германия будет жить хорошо, если эти области придется ей отвоевывать от России. <…>

Пока что — национальная часть русской эмиграции обязана идти параллельно гитлеризму, однако — никак не подчиняясь ему. Сейчас мы, эмиграция, союзник весьма не великой ценности — хотя и тут ценность нашу мы намного могли бы поднять, если бы мы были хоть как-нибудь организованы. Но когда из миллионной массы русских штабс-капитанов, рассеянных по Бог знает каким углам земного шара — в Россию прорвется хоть десять тысяч — эти десять тысяч будут силой, с которой придется разговаривать. Наша задача, задача сегодняшнего дня — политически подготовить эти десять тысяч и морально не дать им закиснуть. Что мы и стараемся делать»