Гражданин Империи Иван Солоневич - [102]
И еще: о технике изворачивания»[415].
Помимо внешнеполитических проблем, Иван Солоневич старается не оставлять без внимания и комментария ни одного мало-мальски значимого факта внутренней жизни СССР. Тем более не мог он промолчать о событии, которое позже вошло в советские учебники истории как «разгром троцкистско-зиновьевского блока». В 1936 году его называли скромнее: «процесс шестнадцати». Процесс этот, напомним, увенчался смертными приговорами Г. Е. Зиновьеву, Л. Б. Каменеву и другим бывшим сподвижникам Л. Д. Троцкого. Издатель «Голоса России» откликнулся на вести из Советской России в том числе и пространной статьей «Скорпионы в банке».
«В ночь на 25 августа в подвалах московского ГПУ расстреляны предпоследние остатки «ленинской гвардии», — писал он. — С этими остатками советская власть поторопилась: не подождала даже тех 72-х часов, которые по «закону» полагаются между приговором и казнью. <…> Остатки Ленинской гвардии были расстреляны спешно и скорострельно — или, по выражению советских газет, «пристрелены, как бешеные собаки». Жаль. Очень жаль, что этих бешеных собак не пристрелили в 1917 году, — но это уже — наша вина.
Расстрелы 25-го августа — это еще не термидор… Если проводить параллели с другой «великой и бескровной», то этот расстрел больше всего напоминает гибель Дантона. Это не термидор — но это большой шаг к термидору. Это означает сужение социальной и всякой другой базы диктатуры до острия штыка — причем неизвестно еще, что и как будет делать этот штык.
Из миллионов большевицких казней — это, пожалуй, первая, которую мы встречаем с удовлетворением. Не потому, что в этой звериной грызне мы считали бы Сталина носителем какой-то приемлемой для нас идеи — а потому, что этим расстрелом с крайней резкостью подчеркнуты две вещи:
Большевизм по самой своей сути может удерживаться только путем резни.
Большевизм в лице обвиняемых зиновьевского процесса показал себя такою трусливой и подлой гадиной, какою он до сего времени себя еще не показывал.
Все эти «герои» и «вожди», в честь которых еще вчера переименовывались города России, герои и вожди, которые еще позавчера слали на расстрел тысячи русских людей — сегодня, спасая свою подлую жизнь, — с заискивающей покорностью вторили Вышинскому: да, мы бандиты, да, мы трусы, убийцы и прочее и прочее. <…>
Из шестнадцати расстрелянных — десять евреев, один армянин и пятеро русских. Всем им предъявлено обвинение в принадлежности к троцкистской оппозиции… Отсюда нехитрым умам эмиграции с великою легкостью можно сделать вывод о, так сказать, национальном перерождении Сталина.
Что касается «троцкизма», то этот термин обладает такою же юридическою ясностью, как и другие советские термины этого рода: «белобандит», «вредитель», «спекулянт». В лагерях я видал студентов, которым был приклеен «троцкизм» и которые Троцкого повесили бы с великим удовольствием — ежели бы он им попался. <…>
Зиновьевский процесс не внес ничего нового в уже привычную практику такого рода трагических инсценировок. Совершенно так же, как это было и в предыдущих процессах — промпартии, меньшевиков и пр. — в процессе начисто отсутствуют:
какие бы то ни было документы и
какие бы то ни было свидетели»[416].
Солоневич убежден: никакой идеологической подкладки и предыдущие, и этот последний процессы не имеют. Идет просто-напросто борьба за власть. Но вот что оказалось удивительным: полтора года назад в «России в концлагере» он предсказывал, что старая гвардия революции доживает последние дни. И теперь это пророчество сбылось. Впрочем, Иван Лукьянович от славы пророка открещивается, объясняя, почему это неизбежно. Сталину не нужны конкуренты — вот главный мотив.
«Сейчас сталинизм стоит почти перед катастрофой, — убеждает Солоневич эмигрантского читателя. — Война надвигается. Миллиарды, отнятые от умирающего с голода мужика и вложенные в самолеты — оказываются нерентабельными — и Сталин знает это, вероятно, лучше, чем знаю я: «Кадры решают все», «Внимание к головке», «Подбор людей» и прочее в этом роде — ибо за всеми этими танками, бомбовозами, газами и прочим — людей нет или почти нет. <…>
Расстрел зиновьевцев — первый крупный расстрел коммунистов за годы революции, — означает разгром партийного аппарата и на верхах, и, что существеннее, — на низах.
Именно в этом и заключается его объективное значение.
Остается неясным: сколочен ли аппарат актива настолько крепко, чтобы он — на шее русского народа — мог заменить разоряемый аппарат партии»[417].
Грядущая война… В том, что она разразится, нет никаких сомнений. Точно так же Иван Лукьянович уверен в том, что эта война заставит большевиков поднять знамя патриотизма. Здесь он уже по-настоящему пророчествует, хотя опять ссылается на исторический опыт и объективные обстоятельства:
«Сталин точно так же будет защищать русскую землю — от немцев, как защищал бы ее Мамай, ежели бы немцы вздумали вырвать из его рук господство над этой землей. Сталин точно так же будет защищать территорию бывшей Российской Империи, как испанцы, заведя в Нидерландах инквизицию, «защищали» и Нидерланды (конечно, и инквизицию) от французских королей. За этакую защиту — спасибо»
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.