Граница в огне - [37]

* * *

Находясь под арестом, женщины тринадцатой заставы все больше понимали подлую роль пособников оккупантов — украинских националистов.

Каждое утро арестованных водили регистрироваться в «команду украинской полиции». И как только кто-нибудь из женщин, подходя к загородке, называл свою фамилию, дежурный охранник со значком «тризуба» осыпал пришедших самой унизительной бранью. Все было в этих выкриках прислужников фашизма: и тупая ограниченность, и звериная злоба, и желание подражать своим хозяевам, и стремление на каждом шагу выслужиться перед ними, отработать сполна и гитлеровскую форму, и казенный кошт, или, как его здесь называли, «викт».

Позволяя украинским националистам, переодетым в немецкую форму, безнаказанно убивать, грабить, измываться над мирным населением, гитлеровцы считали, что украинские националисты останутся верными фашизму до конца, как бывает верен атаману шайки любой разбойник, получивший долю добычи при дележе награбленного.

В один из ближайших дней, когда женщин и детей снова вели отмечаться к дому райпотребсоюза, они увидели около высокого серого костела немецкий грузовик. В кузове его сидели на корточках люди.

Женщины подошли ближе, и Гласова первая поняла, что в машине находятся арестованные. Их головы были вровень с бортами. У многих взлохмаченные, давно нечесаные волосы местами чернели от запекшейся крови. Руки арестованных были скручены проволокой или веревками. В углах машины стояли четыре эсэсовца. Все в черном, с белыми черепами на касках, с автоматами в руках.

До грузовика оставалось еще несколько шагов, как вдруг Гласова признала в одном из арестованных секретаря Сокальского районного комитета партии Мулявко. Сквозь его изорванную рубашку просвечивало багровое от кровоподтеков тело.

Как изменился этот веселый, жизнерадостный человек! Спокойные, добрые черты его почти всегда смеющегося лица сейчас заострились, под глазами чернели глубокие круги. Виски его были совсем седыми. Гласова часто приходила к Мулявко советоваться, как ей лучше проводить работу среди женщин в Скоморохах. Помнится, Мулявко очень обрадовался, узнав, что Гласова учительница…

— Это очень хорошо, что вы педагог, — сказал тогда Мулявко. — Вам легче будет сблизиться с местным населением. Дружите с местными людьми. Помогайте им преодолевать ту темноту и косность, которую веками здесь насаждали враги Украины. Расскажите крестьянам Скоморох, что такое советский строй. Пусть эти люди как можно скорее станут советскими патриотами, строителями Советской Украины…

…Многие его слова вспомнила Гласова, подходя к грузовику, охраняемому немцами. Она думала, что Мулявко не узнает ее. Но секретарь райкома остановил на женщинах свой пристальный взгляд и громко сказал:

— Гордитесь своими мужьями!

Откуда он знал о том, как вели себя пограничники тринадцатой заставы?

Возможно, что среди избитых и связанных людей в защитных гимнастерках, сидевших рядом с ним в машине, были и пограничники сокальской комендатуры, уже знавшие о сопротивлении заставы в Скоморохах?

Но об этом Мулявко сказать не успел. Он унес с собой в могилу в числе других и эту тайну.

* * *

После долгих мытарств по фашистским застенкам, после побоев, издевательств женщины тринадцатой заставы были отправлены на жительство под надзором в Скоморохи.

Первой приютила в Скоморохах женщин из заставы семья бывшего счетовода колхоза Петра Баштыка.

От него женщины узнали, что красный флаг над заставой вился до 5 июля 1941 года. Лишь в этот день немецкие саперы, с помощью подкопа, подвели к заставе большую мину и грохот взрыва потряс остатки дома, подымая вверх целые куски его фундамента и огромный столб кирпичного крошева.

Потом все затихло, и ни одного выстрела в районе фольварка жители больше не слыхали.

Фашисты строго-настрого запретили мирному населению приближаться к заставе.

— Да вы не печальтесь, — говорил плачущей Лопатиной Петр Баштык, — ваш муж был умный командир. Кто знает, быть может, напоследок он перехитрил немцев и, пока они подводили мину, вывел своих людей в лес, и фашисты пустой подвал взорвали?

Он говорил так, успокаивая жену начальника, но чувствовалось, что Баштык и сам слабо верил в то, что пограничники, оборонявшиеся до 5 июля, могли выйти из-под развалин фольварка.

Ульяна, жена Баштыка, согрела женщинам воду на летней печке в саду, и они хорошо помылись за кустами сирени. Потом все сели в хате за дубовый стол. Дети — Славик, Люба и Светлана — выглядели очень измученными и похудевшими.

Ульяна поставила на стол несколько тарелок с очищенными крутыми яйцами и молодым луком, баночку сливочного масла, бледнорозовую редиску с мохнатой ботвой, лепешку домашнего сыра с тмином и ржаной хлеб.

Петр Баштык полез с таинственным видом в шкафчик и достал оттуда запыленную бутылку самогонки. По здешнему обычаю, он налил себе первому полную рюмку, а потом остальным и, обращаясь к Гласовой, сказал:

— Жили мы в соседстве славно, не ссорились; теперь тяжелое время доводится нам переживать разом. Ну, ничего, дождемся лучших дней! Не знаю, пани Дуся, как все люди села будут к вам относиться, но я думаю, что большинство посочувствует. Ну, будем здоровы!