Граница дождя - [67]

Правда, мама в последние годы, уйдя на пенсию, томилась одиночеством и бездельем и поочередно мучила дочерей звонками, требуя детальных отчетов: «Ты уже на работе?.. А что ты сегодня надела?.. А, знаю, зелененькое. А серьги к нему какие?» — «Ты уже пришла с работы?.. А что у тебя сегодня на ужин?.. А, курица, понятно, а на гарнир что?» Или вдруг в самый неподходящий момент: «Слушай, а ты когда-нибудь думала, в чем смысл жизни?» Но хоть никогда не корила Марину, что бездетна, а Руфину — что дочь Ира выросла разгильдяйкой.

После смерти мамы в жизни сестер образовалась странная брешь: ее назойливое внимание ничем не восполнялось, вместо освобождения возникло чувство, что их жизнь никому не интересна, что они никому, в сущности, не нужны. И как-то само собой получилось, что они стали созваниваться каждый день, посмеиваясь иногда: «Ну ты прямо как мама». Скоро они стали интересоваться не только семейными и служебными делами друг друга, но и делами друзей, которых никогда в глаза не видели. Одним словом, когда выяснилось, что Иринка беременна Бог весть от кого, а у Руфины запущенный рак, — а случилось это с интервалом в три дня, — Марина поняла, что жизнь ее круто переломилась.

Каждое утро, просыпаясь, она видела сначала контур золоченой рамы, а потом и саму картину: на фоне бордового, красиво задрапированного шелка старинный медный кувшин с изысканно изогнутым носиком, ваза с фруктами, откуда небрежно свисает гроздь лакированного винограда. Муж не одобрил этого приобретения, да еще Марина сдуру честно призналась, сколько заплатила художнику.

— Способностей на копейку, а хапать хотят, как великие! Да любой первокурсник Суриковского намалюет тебе таких шедевров сколько хочешь, хоть все стены увешай!

Но Марине было все равно. Уют в доме был ей необходим как воздух. Она терпеть не могла хаоса и времянок. Даже в купе поезда, где предстояло провести ночь, она умудрялась создать ощущение жилья, а уж в доме отдыха немедленно переставляла мебель, подхватывала пояском от халата занавеску, раскладывала салфеточки, ставила цветы в привезенные с собой вазочки, обязательно вешала что-то красивое над кроватью. А такую картину она не один год хотела, прямо видела натюрморт в стиле старых мастеров в этом простенке. Как бывает: при ее любви к интерьерам так и не складывалось поработать в чьем-нибудь доме-музее, а теперь и вовсе — панорама «Бородинская битва». Хотя надо радоваться — не по возрасту ей трястись в экскурсионных автобусах или драть горло на морозе. Работу она любит, не понимает, как это Руфина всю жизнь с чертежами в своем НИИ… Они совсем разные: Марина ради картины тряпки лишней не купит, а той достаточно календаря настенного с приторной фотографией. Она даже иногда годы помнила по календарям:

— Это было, когда в кухне висели «Замки Луары». Или же «Лучшие озера мира».

А картина… Муж только для виду сердится, на самом деле гордится тем, что их стандартная квартира Мариниными стараниями смотрится оригинально, и любит приглашать гостей «на рюмку чая», упиваясь их восхищенными аханьями. Привыкли они друг к другу, и если бранились, то по пустякам. И то она больше распалялась. Вот вчера не сдержалась, сорвалась на крик, потому что тысячу раз просила не оставлять смеситель в ванной переключенным на душ, а опять, как открыла кран, ее обдало водой.

Убираясь в кухне, Марина чувствовала, что в затылке то и дело включался моторчик: «з-з-з-з-тр-тр… з-з-з-з-тр-тр…», но не как бормашина или дрель, а ударами, накатами. Ритм тяжелого рока сотрясал потолок — сын верхних соседей отдыхал. Включил деликатно, а лучше бы громко, противней всего вот так — фоном. Неотступных мыслей не заглушает, но на голову давит, давит… Вчера пошла делать маникюр, а там какая-то незнакомая девочка — хорошенькая. Марина расстроилась сначала, но та оказалась ловкая, аккуратная. И очень разговорчивая. Сказала, что собирается замуж, что молодой человек за ней уже три года ухаживает, но семья у них «почти пуританская» и воспитали ее в строгих правилах — конечно же, «никаких отношений до свадьбы». И жених это ценит, «хотя сам он падший». Она вздохнула: «Но для меня это, наверное, даже лучше».

Странный разговор, уж очень несовременный. Девочка примерно Иришкиных лет, а какая пропасть… Звезд с неба не хватает, без образования, но с хорошей специальностью и твердыми понятиями. А Ирка так и осталась без профессии, два института по очереди бросила и теперь развозит бумажки по всей Москве, хоть и говорит, что не просто курьер, а, как все они теперь, менеджер. То какие-то музыкантишки вокруг нее вертелись, то фотограф, весь аппаратурой обвешанный. Руфина предполагает, что от него-то Иришка и беременна, хотя та скрывает: «Ребенок мой будет, остальное неважно».

Дорога от «Бибирево» до «Каширской» — через всю Москву. А в стороне Руфинин «Сокол». Смешно: жили бы как когда-то в коммуналке, пусть бы себе Руфина полеживала, а с ребенком она бы возилась, обедали бы вместе… Прямо идиллия! Но Марина еще помнила, как пускала мыльные пузыри в ванной, а соседка барабанила в дверь, украшенную росписью с ласточками: «Ты там не уснула, деточка?» Обо всем можно успеть подумать в дороге. Может, пусть родит, а я племяшку воспитаю как дочь, раз своих Бог не дал? А может, как сына.