Граненое время - [69]

— Обо мне не беспокойся, я сыт, пьян и нос в табаке.

— Солдаты просто так не отпустят, верно.

Они выпили, заговорили о самом главном. Братчиков спросил, кто будет командовать батареей, и остался доволен своим преемником. Когда же он спросил о вчерашнем совещании на НП комдива, Синев только махнул рукой и стал напутствовать Алексея, как старший по воинскому званию. Тот перебил его, как старший по возрасту, принялся советовать, чтобы берег себя, не красовался под прицелом немецких снайперов.

— Ладненько, тебе пора, — сказал старший по званию, взглянув на свои часы.

— Да что ты меня гонишь?

— Пора, пора, Алексей.

Они выбрались, низко пригибая головы, из этой глинистой норы. Постояли. Обнялись, расцеловались трижды, как положено по русскому обычаю.

— Ну прощай, Алеша-запасник! — сказал командир.

— До свидания, Василий, — сказал бывший командир батареи.

Синев провожал его взглядом до ближнего пригорка, на который уже лег трепетный отсвет занявшейся над Донцом зари. Проводив, опять поднес руку к глазам: до «Ч» — часа атаки — оставалось сорок пять минут, до начала артподготовки — двадцать пять. Техник-строитель Алексей Викторович Братчиков к тому времени будет недосягаем для немецкой артиллерии, если не считать шальных снарядов. Пусть строит. Кто-то должен строить.

— Проводили, товарищ майор?

Синев оглянулся, узнал в полутьме командира огневого взвода первой батареи.

Лейтенант Круглов стоял на бровке траншеи и, подавшись всем корпусом вперед, смотрел туда, где разгоралась, охватывая донецкий лес, неспокойная осенняя заря. Там, за рекой, начинался тыл. Когда кто-нибудь уходил туда, — что ж скрывать, на душе становилось грустно. И не от зависти, нет, а от того, что уходящий словно бы распахивал перед тобой и твое собственное прошлое. Значит, не все еще пути отрезаны в это прошлое, которое зовется на военном языке глубоким тылом.

Синев подумал, глядя на Круглова: «Как же я вчера не вспомнил о нем? Вот кого бы назначить командиром третьей батареи. Парень довоенной выучки, кадровик, прошел огонь и воду. Надо доложить комдиву».

Артиллерийская подготовка началась на восходе солнца. После первого же залпа стряхнули с себя обильную росу желтые леса и травы, и земля, умывшись сентябрьской росой, встретила солдат материнской ободряющей улыбкой. Они стояли в траншеях, ждали своего часа — своего заглавного «Ч», пока артиллерия, сказав «А», не переберет весь алфавит. Тогда-то и распрямится во весь рост солдат и скажет веское, решающее «Я».

Истребительный дивизион не стрелял: у него рабочий день начинался позже, когда немецкие танки, отлежавшись в балках, выползали на передний край.

Едва артиллерия перенесла огонь в глубь вражеской обороны, деловитая пехота встала, скорым шагом двинулась вперед, по исхоженной вдоль и поперек нейтральной зоне.

Никто не кричал «ура», шли молча, как идут на земляные работы.

Солдаты ворвались в немецкие траншеи первой линии. Вот теперь-то и вступили в действие батареи противника. После ожесточенного огневого налета, вслед за танками, густо высыпали автоматчики.

— К бою! — приказал Синев, хотя расчеты давно были на местах, а пушки давно были заряжены.

Сейчас все зависело от наводчиков. Когда в просветах между разрывами появлялся темный силуэт танка, раздавалось сразу несколько звонких выстрелов. Танк нырял в глубокую воронку, затянутую дымом, и всплывал на поверхность где-нибудь уже в другом месте или не всплывал вовсе. Противнику удалось выбить пехоту из своих траншей. Она возвращалась на исходный рубеж, то и дело спотыкаясь, как возвращаются с земляных работ.

Немцы не преследовали: над ничейной полосой сомкнулся багряный занавес плотного заградительного огня. Первый акт сражения кончился. Театр военных действий опустел.

На чьей же стороне победа?

Ни одна из сторон не продвинулась ни на шаг. Как будто все без перемен. И лишь наметанный глаз комдива уловил излишнюю нервозность немцев. Но комдив ничего не сказал Витковскому, который и без того был не в духе.

Синев обошел орудия — их осталось всего семь. Был тяжело ранен молодой боец из новичков, мобилизованных полевым военкоматом. Он так и провоевал эти дни в пальтишке, но в тыл его отправили, укрыв шинелью (кто-то из артиллеристов отдал свою). Был легко ранен в голову Круглов. Военфельдшер Дуся перевязала ему рану, намотав столько марли, что фуражка едва держалась на затылке, и лейтенант, как лихой конник, опустил черный лакированный ремешок, туго перетянув им щеки и подбородок.

— Надо показаться врачу, — сказал Синев.

— Вечером схожу в медсанбат, товарищ майор.

Он не настаивал. (Он долго потом не мог простить себе этого.)

А на НП комдива готовилась новая атака. Были посланы во все концы офицеры связи с новым боевым приказом. Витковский не отходил от телефонов, вызывал командиров частей, с трудом выслушивал их предельно краткие доклады, сердито подергивая плечами, распекал за невыполнение задачи и требовал, требовал добиваться успеха любой ценой.

Когда очередь дошла до истребительного противотанкового дивизиона, генерал внушительно предупредил Синева:

— Если отстанете от пехоты, считайте себя пехотинцем! Понятно?..