Граненое время - [24]

— А как с нами быть? Вы запасник, а я отставной секретарь райкома.

— Гм... Что ж, если не выдержу испытательного срока, то, пожалуйста, без церемоний. Как, принимаете мое условие?

— Поживем — увидим, — уклончиво ответил Захар.

Витковский привык вставать чуть свет. Поднявшись в половине пятого, он позвонил в гараж, и, позавтракав на скорую руку, без шофера отправился в дальние бригады. Проезжая мимо финского домика с занавешенными окнами, в котором обосновался секретарь парткома, он вспомнил о вчерашнем разговоре и улыбнулся снисходительно: «Пыжится, хорохорится, а силенок-то уж нет, отвоевал свое.»

Ночью прошел дождик. И когда выглянуло чисто вымытое солнце, мириады хрустальных подвесок заискрились на полях, на обочинах дорог. Витковский редко подводил баланс своих радостей и печалей, он не любил заниматься «бухгалтерией души»; но сегодня, тронутый всей этой прелестью раннего утра, он неожиданно вспомнил покойную жену, Юлию Васильевну, вспомнил и ребят — Зою и Володю и тетю Пашу, добрую пожилую женщину, верную спутницу его. С Юлией он расстался вскоре после войны: она хотела «наказать» его за черствое отношение к детям. Но случилось так, что сама себя наказала дико и жестоко, утонув в Западной Двине во время катастрофы прогулочного пароходика. Зою и Владимира, едва не погибших вместе с матерью, воспитала тетя Паша. И вот дочь вышла замуж за инженера, дельного, серьезного; сын женился на актрисе драматического театра. А у него самого, их отца, до сих пор не было и нет цельного, запоминающегося счастья. Все в отрывках. Все откладывалось на будущее, словно ему обещана вторая жизнь. Но где же она, эта зрелая мужская молодость, о которой смутно думалось в часы досуга? Трудно сказать, когда любовь всего нужнее человеку; в молодые или, может, в средние лета. Конечно, были и встречи, и увлечения, но ему всегда казалось, что женщины ценят в нем только его заслуги да это звание, и он решительно проходил мимо них, втайне еще надеясь на какое-то чудо впереди. Его начинали сторониться, вокруг него образовывался вакуум: он выглядел этаким гордым однолюбом и в то же время с явным усилием над собой припоминал свою Юлию Васильевну, поражаясь собственному безразличию к прошлому...

Увидев сейчас беркута, опустившегося на телефонный столб, неподалеку от буровой, Павел Фомич затормозил машину, взял с заднего сиденья малокалиберку и, открыв дверцу, тщательно прицелился с упора. Это был совсем молоденький подорлик, которому бы кружить да кружить над степью. Павел Фомич невольно опустил винтовку. Но в это время беркут взлетел, — и он не удержался, выстрелил вдогонку. Тот запрокинулся, как от сильного порыва ветра, попытался выровняться, не смог, начал падать, загребая воздух одним крылом.

Подорлик упал рядом с дорогой и тут же заковылял в пшеницу, оставляя на метелках ковыля прерывчатый пунцовый след. Перед глубокой бороздой он остановился, расправил темно-серые, с белым подбоем крылья, намереваясь перемахнуть через препятствие, и, уже не в силах оторваться от земли, свалился в борозду. Витковский подошел к нему. Беркут встрепенулся, гневно кося орлиным глазом, готовый защищаться до последнего.

— Стойте, не стреляйте!..

Витковский оглянулся.

От буровой вышки, косогором, быстро спускалась Журина по узенькой тропинке, петляющей среди бобовника. Она клонилась всем корпусом назад, упруго ступая на ковыль.

— Ну зачем вы, Павел Фомич, ранили его? — спросила Журина, подойдя вплотную.

— Я и сам жалею.

— Какой был славный. Целыми часами парил над нашей буровой. Мы к нему так привыкли, и он к нам привык — подпускал очень близко. Ах, Павел Фомич, Павел Фомич...

— Если бы я знал, Наталья Сергеевна.

— Не оправдывайтесь, — говорила она, рассматривая беркута, который и сейчас, умирая, слабо взмахивал крыльями в глубокой борозде, все еще надеясь взлететь над степью.

— Хотите, я сделаю для вас...

— Что, чучело? Нет, нет!

— Напрасно, — Витковский взял его за крыло. — Смотрите, какой размах крыльев, почти в мой рост.

Подорлик изловчился, и не успел Витковский бросить его наземь, как он вонзил клюв ему в запястье.

— Какой вы, однако, неосторожный, — испугалась Наталья.

— Отомстил все-таки.

— До крови?

— Кровь за кровь.

— О-о, надо немедленно перевязать. Только чем же?.. А вот, чистый платок. Давайте, я перевяжу.

Но ранка оказалась глубокой, платок сразу стал мокрым от крови. Тогда Наталья достала из полевой сумки шелковую косынку и что есть силы перетянула ему руку повыше локтя.

Он покорно повиновался ей.

— Вы умеете отлично накладывать жгуты.

— Училась на курсах медсестер. Только воевать не пришлось. Не отпустил начальник геологической партии, мы тогда вели разведку на хромиты. Так я и смирилась, хотя настроение было самое решительное — в тот год погиб мой муж.

— Когда же это случилось?

— В сорок третьем.

— Где?

— Если бы я знала...

Витковский помолчал и вдруг предложил:

— Может быть, подвезти вас на базу экспедиции?

— Нет, спасибо. У меня есть дела на буровой.

— Жаль, жаль. — Ему хотелось поговорить с ней, но он понял, что настроение у нее испортилось, и всему виной этот подорлик. — Что ж, Наталья Сергеевна, до свидания.