Грань - [37]

Я тихо охнул. Тотчас зажглось множество алых огоньков — я не сразу сообразил, что то были крохотные глазки, усеивавшие плоть вперемешку с клыками. Они буравили меня пристальными зрачками — не звериными и не человеческими, и от этого внимания мне резко поплохело, и я стал медленно отступать назад, пока не ткнулся затылком в подбородок хозяина этого сокровища. Точнее, его раба.

Скун тихо и торжествующе рассмеялся.

— Что, страшно? Но сейчас он сыт и расслаблен, он не тронет.

Злясь на себя за собственную трусость, я шагнул вперед, протянул руку и вдавил ладонь в пленку. От того, что было за ней, исходил жар. Огоньки глаз то ли разгорелись, то ли придвинулись. Через секунду жар стал нестерпимым, и я убрал ладонь.

Помимо жара от Хозяина исходил и запах. Резкий, рвущий ноздри. Возбуждающий и отупляющий одновременно. Мне подумалось, что, не будь пленки, аромат этот смог бы сбить с ног.

— Думаю, ты понимаешь, что этот облик условен? То, что я чувствую, в зрительные и обонятельные образы перевести невозможно. Через пару минут ты ощутишь все сам.

— Жду не дождусь, — пробормотал я сквозь зубы. — Заинтригован сверх меры.

Скун хохотнул. Медленно помахал ладонью, и грань снова стала крепкой и непроницаемой стеной.

— Ты убедился, что мне есть, что скрывать? Я покажу всё — теперь уже можно. Я уберу 'заслон'.

Не спрашивая разрешения, он снова слил свое сознание с моим.

…Тот мартовский день выдался теплым и светлым. Казалось, стоит посильнее подуть ветру — и в разрыве сизо-металлических туч выглянет солнце.

После очередной бессонной Скун отправился, как обычно, бесцельно бродить по улицам. Всё те же дворы, руины, помойки… Всё та же дурная бесконечность, изматывающая, но не исцеляющая.

В одном из переулков в его поле зрения попала женщина. В первый миг он испытал наплыв небывалого счастья. Неужели случилось чудо, и она вернулась к нему, воскресла? Те же волосы, прическа, походка… даже пальто, длинное и зеленое, до лодыжек, в точности как у нее. Он остолбенел. Даже сердце остановилось. А потом осторожно, чтобы не спугнуть чудо, пошел за ней. Он боялся приблизиться и заглянуть незнакомке в лицо, чтобы сердце не взорвалось от разочарования. И в то же время — ничего не желал с большей силой.

Скун прошел за женщиной в зеленом пальто три квартала, с каждым шагом все более уверяясь, что его молитвы услышаны, его кошмар закончился. Она воскресла, она вернулась оттуда, но, верно, потеряла память, поэтому идет не домой… Женщина свернула в безлюдный дворик и, остановившись у подъезда, принялась искать что-то в сумочке (видимо, ключи). Если дать ей уйти, чудо исчезнет! Не размышляя, он подскочил к ней и ухватил за рукав: 'Котенок! Боже мой!..'

Она испуганно обернулась, и на него глянули чужие глаза. Сердце рухнуло.

'Вы ошиблись, мы не знакомы'. Испуг на ее лице смыло удивлением, сменившимся сочувствием. Лицо было чужим. Чужим… 'Извините', - выдавил он, но рукав почему-то не отпустил. Она повела плечом, пытаясь высвободиться.

И тут его накрыло. Это наползло, действительно, сзади — с шеи или затылка. Вспыхнула детонатором взрыва мысль: как она смеет быть похожей на Нее, единственную? Как смеет топтать землю, когда Та уже никогда не пройдет по ней, не улыбнется, не заговорит… Мысль смыло жарким и огромным, словно цунами, валом: потребностью немедленно уничтожить, разорвать, раздавить наглую кощунствующую гадину.

Он зажал ей рот и вдавил затылком в стену. Женщина поперхнулась и дернулась, серые глаза наполнились ужасом — это он еще отследил стремительно убегавшим сознанием. А потом было просто ало и жарко. И фантастически хорошо — как не бывало даже при самых лучших оргазмах с самой желанной женщиной на свете.

Он пришел в себя на задворках, среди строительного мусора и остовов старой мебели. Рядом на земле валялось нечто бесформенное, в кровавых сгустках, с вывернутыми суставами — очень отдаленно напоминавшее женское тело в разорванном грязно-зеленом пальто. Он не смог, если б и очень захотел, вспомнить все этапы своего душного сумасшедшего счастья — но ему это было и незачем.

Он узнал, что в нем обитает нечто, без имени и без формы, и это нечто, насытившееся и отяжелевшее, уползло в свои темные глубины, оставив ощущение покоя, полного и обессиленного, и эйфории. Да, эйфории — а не ужаса или раскаянья. В нем жило чудовище, как оказалось, точнее, он сам был запредельным чудовищем. И он принял это как факт, как особенность своей личности, как когда-то принял свои бесцветность и заикание. К тому же он был совершенно уверен, что ничего не смог бы поделать с этим новым собой, даже если бы захотел.

Он осмотрел труп, стянул с запястья браслет с бирюзой (дочке может понравиться), а затем забросал тело старыми автомобильными покрышками, во множестве валявшимися вокруг.

Вернувшись домой, с облегчением поплакал на кухне, с дочкой, а после лег в постель и мгновенно заснул — впервые после смерти жены.

…………………………………………………….

Скун отпустил меня, отделился и теперь стоял рядом, глядя выжидающе.

Я сжал в кулак все свои внутренности. Отвратительный кошмар схлынул, но я знал, что никогда не сумею забыть только что пережитое.