Грамши - [56]
А 8 ноября 1926 года, в половине одиннадцатого вечера, Грамши был арестован на квартире, которую он снимал, большой группой полицейских в штатском. Одновременно с ним были арестованы депутаты-коммунисты Рибольди, Альфани, Борини, Феррари, Маринелли, Пичелли.
Грамши был препровожден в римскую тюрьму «Реджина Чели», а затем, 20 ноября, по первому предварительному приговору, осуждавшему его на пять лет ссылки, был отправлен на остров Устику. 8 ноября 1926 года — это некий временной рубеж, разделивший жизнь Антонио Грамши.
За плечами его остались годы учения, годы труда, годы борьбы. Перед ним лежали годы лишения свободы, годы ссылки, тюрьмы.
Остров изгнания
Грамши прибыл на остров Устику 7 декабря 1926 года.
Путешествие, как он выразился в одном из писем, совершалось в особых условиях. Тут же он расшифровывает, что это, собственно, были за условия: долгие часы в поезде и на пароходе с кандалами на руках; причем руки были не просто скованы — запястья были, кроме того, прикованы к общей цепи, соединявшей всех заключенных. И все-таки: «Путешествие было чрезвычайно интересным и изобиловало самыми различными эпизодами, от шекспировских до фарсовых». Ночью на пересыльном пункте в Неаполе Грамши оказался в огромной камере, там было множество, как он пишет, воистину зоологических фантасмагорических экземпляров — разве что сцена с могильщиками из «Гамлета» могла бы сравниться с этой ночной сценкой.
Но и помимо всех неизбежных тягот, выпадающих на долю транспортируемого арестанта, переезд и сам по себе оказался чрезвычайно сложным. Пароходик несколько раз выходил из Палермо и никак не мог добраться до Устики; четырежды пытались добраться туда и трижды возвращались обратно в Палермо: шторм был слишком силен, и суденышко не могло справиться с ним.
Устика — это крохотный островок — восемь квадратных километров. Но на этих восьми квадратных километрах обреталось примерно 1300 жителей, половину из них составляли ссыльные — преступники-рецидивисты.
К счастью, политические были совершенно изолированы от уголовных. Жители острова были очень вежливы с политическими, должно быть, приятно контрастирующими в их глазах с закоренелыми бандитами. Грамши вспомнились рассказы Киплинга о каторжниках — литературные образы неожиданно облеклись плотью. Политических было всего пятнадцать человек. Власти острова не очень угнетали их — им не возбранялось, например, совершать длительные прогулки. Бедная Устика после «Царицы небесной» показалась Грамши чуть ли не раем земным. Какие здесь радующие глаз пейзажи, какие великолепные восходы и закаты! Морской воздух и синева, абсолютно невероятная, невообразимая морская синь! Он пил этот воздух, но усталость все не проходила, его по-прежнему мучили головные боли, все его существо было еще взбудоражено, и он сам просил у своих адресатов извинения за несколько бессвязный характер писем.
Да и не обо всем, что он чувствовал, он мог писать. Быть может, все им написанное дошло бы на волю и без всяческих помех, но достаточно было знать, что письма неукоснительно просматриваются, чтобы ощутить некую внутреннюю скованность, и вот рука не шла, ему не писалось, письма оказывались неожиданно сдержанными. Потом они помягчели, тон их стал даже, пожалуй, слишком бодрым, в них проглядывало желание подбодрить оставшихся на воле близких, доказать им, что не все так страшно, как им, быть может, кажется… Нет, нет, с ним все обстоит хорошо!
«Уверяю тебя, — пишет он в одном из писем, — что, если не считать, нескольких часов мрачного настроения однажды вечером, когда в нашей камере выключили свет, я все время был в весьма веселом расположении духа; чувство юмора, всегда побуждающее меня улавливать комическую и карикатурную сторону вещей, не покидало меня и помогало мне сохранить хорошее настроение, несмотря ни на что… Я выработал здесь следующую программу: 1) не болеть и улучшить состояние здоровья; 2) методично и систематически изучать немецкий и русский языки; 3) изучать экономику и историю. Мы будем также заниматься гимнастикой и т. д.».[36]
Да, он пишет несколько путано. Нынче пароходик, должно быть, не придет. Вею ночь выл ветер и не давал спать. Постель была необычно мягкой — не по-тюремному. Но ветер — ветер врывался во все щели — щели балкона, окон, дверей, он свистел и завывал; и завывания эти и свист были, конечно, не лишены известного своеобразия, но, к сожалению, отчаянно действовали на нервы!
Он все пытался забыть римскую тюрьму, камеру, где всю ночь горело электричество: пытался забыть эту проклятую камеру, и это скверно удавалось ему.
Путь на Устику шел через Неаполь и Палермо. В палермской тюрьме он пробыл очень недолго, но достаточно, чтобы ознакомиться с кое-какими подробностями нравов уголовников.
Некий арестант посвятил Грамши в некоторые детали быта ссыльных. Все они делятся на несколько групп или подразделений, северяне держатся особняком от южан, а южане, в свою очередь, подразделяются на неаполитанцев, апулийцев и сицилийцев.
Сицилийцы — народ гордый и надменный, особенно гордятся они тем, что никогда не крадут, предпочитая проливать кровь. Рассказчик, поведавший Грамши все эти подробности, на воле был подмастерьем: хозяин скверно обращался с ним, и парень (с заранее обдуманным намерением) нанес ему рану глубиной в 10 сантиметров (он уверял, что измерил ее глубину!). Так было задумано: 10 сантиметров; 10 сантиметров и оказалось — ни на миллиметр больше. В самом деле, это была мастерская работа, и он чрезвычайно гордился ею!
Для младших представителей и продолжателей Серебряного Века, волей судьбы не попавших в эмиграцию, в поэзии оставался едва ли не единственный путь: писать стихи, оставив надежду на публикацию; путь перфекционизма, уверенности в том, что рано или поздно лучшие времена наступят и стихи до читателя дойдут. Некоторые из таких поэтов оставались вовсе неизвестными современникам, другие - становились поэтами-переводчиками и хотя бы в этом качестве не выпадали из истории литературы. Одним из поэтов этого рода был Александр Големба (1922-1979); собранием его стихотворений издательство продолжает серию "Серебряный век", иначе говоря - "Пропущенные страницы Серебряного века".
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.