Графиня Монте Карло - [3]

— Уи, уи, — закричали они, — так есть карашо. Ми будем платит.

Один даже схватил буфетчицу за локоть и даже ухитрился от радости поцеловать тыльную сторону ее ладони.

— Мэ лессэ муа дон мсье, — заорала буфетчица, — мэ зэтве фу! Охренел, что ли?

Запахло международным скандалом, и Аня пошла примирять конфликтующие стороны. Очень кстати, потому что через минуту в ресторан зашла группа немцев и каждый из них тоже держал в руке калькулятор. У одного их было целых два на случай, если один из них испортится.

— Was ist dos? — спросил запасливый немец, кстати, лысый.

И тогда Аня объяснила ему, разумеется, по-немецки, что кельнеры отказываются принимать чаевые, а французы пытаются всучить их силой, как это принято в парижских бистро.

— О-о-о! — поразился доверчивый житель Брауншвейга, — das ist gut!

И замахал рукой своим нерешительным землякам:

— Kommen sie hier! Schneller!

Французы наконец решили рассчитаться. Доставали из карманов уже ненужные им рубли и все равно пересчитывали данную им сдачу.

— Вот это девушка! — восхитился Саша, — языки знает и к тому же красавица.

Он вздохнул и добавил:

— Волосы у нее цвета спелой ржи.

И сам обрадовался красоте своего сравнения.

— Где ты рожь-то видел, — усмехнулся дядя Костя.

— Ну я вообще, — смутился Саша, — для образа загнул.

Пожилой усмехнулся, но ничего не произнес больше. Пригладил лишь ладонью свои и без того прилизанные волосы, сквозь седину которых пробивались, между прочим, бледно-желтые полосы соломенных прядей. Может быть, старик и хотел что-то сказать, но в это время в кармане пиджака его молодого приятеля затренькал мобильный телефон.

— Ну, — гаркнул Саша в трубку, — папа здесь. Хорошо, сейчас мы туда подскочим.

Он снова засунул аппаратик в боковой карман пиджака и посмотрел на старика.

— Вася Толстый в Париж соскочить намылился, — произнес он, — надо в аэропорт подъехать, его перехватить.

А в зале кроме них уже находились только немецкие туристы, не считая, конечно, суетящихся официантов. Снова полезли на сцену балалаечники и, вздохнув, в сотый раз за день грянули «Светит месяц, светит ясный…» Девушка-гид и французы исчезли.

— Ничего, — произнес себе под нос дядя Костя, — в аэропорту встретимся.

Покосился на своего спутника и добавил, поднимаясь из кресла:

— Может быть.

Но что это означало, вероятно, и он сам не смог бы объяснить.

На парковочной стоянке возле аэропорта автомобилей было больше, чем народу внутри здания. Но водитель серебристого «мерседеса» не стал искать свободное место, остановился возле входа, проехав лишь пару метров за знак, означающий «стоянка запрещена», а милиционер, стоявший на пороге здания и следивший за порядком на территории, сделал вид, что ничего особенного не произошло. Он даже не стал всматриваться сквозь тонированные окна дорогого автомобиля, не пытаясь разглядеть, кто находится внутри; просто зевнул и поплелся в центр зала, направляясь к буфетной стойке.

На заднем сидении «мерседеса» развалился дядя Костя; полузакрыв глаза, он внимательно наблюдал, как из экскурсионного автобуса выходят веселые французские туристы; со стороны могло показаться, что пожилой человек просто дремлет или о чем-то задумался. Туристы достали из багажного отделения автобуса свои чемоданы, потом, поочередно подходя к девушке-гиду, прощались с ней, целуя в обе щеки. Саша тоже поглядывал за окошко, продолжая инструктировать водителя «мерседеса».

— Слышь, Шумахер, ты только не перепутай. Когда подкатит «геланваген» Толстого, встань перед ним. Задним ходом он все равно не уйдет — здесь проезд узкий и народу много. Хотя он вряд ли дергаться будет. Я выйду и приглашу его с дядей Костей побеседовать. Только он сядет к нам, рви с места к авиагородку — за ним пустырь есть хороший, где потолковать можно. Только так, чтобы Васькины «шестерки» не успели и репы почесать. Но они вряд ли за нами погонятся: жить-то всем хочется, а Толстый не прав, по всем раскладам не прав…

Саша замолчал, провожая глазами девушку-переводчицу, идущую к остановке маршруток. Аня встала в конец длиннющей очереди среди чемоданов и дорожных сумок. Стояла она среди гвалта чужих разговоров и ругани, прижимая к груди полиэтиленовый пакет, в который она положила свою сумочку и зонтик — обычный в общем-то полиэтиленовый пакет с рекламой парижского магазина Труссарди. Девушка улыбалась неизвестно чему, а люди, подходящие к очереди, огибали ее, и она снова оказывалась в хвосте, неизвестно отчего счастливая — может быть, от спокойствия теплого вечера или от того, что закончился трудный день, а может быть, девушку ждал сейчас любимый человек и она, затаив дыханье, торопила такую важную встречу, забыв о маршрутке, очереди и обо всем на свете, кроме своего счастья. Пожилой человек наблюдал за ней через тонированное стекло уже не прищуривая глаз, он сам удивился тому, что у него неожиданно сдавило в груди; ему захотелось вдруг поскорее вылезти из сверкающего автомобиля и подойти к ней — нестерпимо захотелось сказать что-нибудь приятное этой девочке или промолчать, но потом ехать рядом с ней на узеньком диванчике дребезжащего микроавтобуса. Он даже подумал, что бы он мог произнести, подойдя к ней, по вместо этого вдруг прохрипел: