Графиня Монте Карло - [20]

— Девушку, — поправил его старик, — девочки на Старо-Невском на каждом углу гужуются.

— Простите, дядя Костя.

Но старик уже не слушал его. Он закрыл глаза и прижал к губам гармонику.

Ночью Аня проснулась и долго не могла понять, что ее разбудило — тишина была в доме и за окном, только изредка раздавались редкие и слабые удары капель по подоконнику. Минувший день промелькнул в ее памяти, и все события, смешавшись, закрутились в каком-то ритме, подчиненном старой мелодии забытого танго, название которого она не могла вспомнить днем. А сейчас даже не пыталась угадать — оно пришло само, и даже промелькнула строка песни:

…У меня есть сердце, а у сердца тайна…

Аня вполголоса пропела ее, улыбнулась и почти сразу уснула снова.

Глава пятая

Диагноз подтвердился — у мамы был инфаркт. Врач, пришедший из поликлиники, успокаивал Аню и говорил, что это первый инфаркт, он совсем маленький, Любовь Петровна — женщина далеко еще не старая, сорок семь лет вообще не возраст для женщины, так что все образуется, только надо принимать лекарства да поменьше волноваться.

Врач был молод, он смущался, старался не смотреть Ане в лицо, и от этого казалось, что он врет.

— Я понимаю, что работа в школе отнимает много душевных сил и эмоций, а Вашей маме нельзя переживать и расстраиваться. Конечно, учительский труд — это особое призвание, но, может быть, Вы подыщете для нее другую работу.

— Какую? — не поняла Аня.

— Другую, — повторил доктор.

Пожал плечами, но тут же нашелся:

— В библиотеке, например. Там тоже мало платят.

Аргумент был железный. Врач сам понял, что сморозил чушь, и смутился еще больше.

— Моя мама — кандидат технических наук, — покраснев, признался он, — у нее куча изобретений. А сейчас на рынке у метро овощи продает. Думаете, мне не стыдно, а что я могу сделать: зарплата у меня мизерная — чуть больше ее пенсии, нам двоим месяц не протянуть. А мама еще бодрится, говорит, что работа на свежем воздухе ей полезна, а у нее, между прочим, астма. Я вою от жалости к ней, на полторы ставки устроился, к друзьям некогда выбраться. О девушках уже не говорю: кому нужен нищий с мамой-пенсионеркой.

— Хорошо, — согласилась Аня, — будем лечиться и думать о перемене места работы.

Доктор наконец осмелел, стал даже проникновенно заглядывать в лицо Ане — глаза у него были тоскливые. Уходить ему явно не хотелось. Но такой улыбки, как у Филиппа, не было ни у кого и не могло быть.

Разговор происходил, конечно же, в отдельной комнате, и Любовь Петровна не могла его слышать. И потому Аня очень удивилась, когда мать сказала ей:

— Может быть, мне из школы уйти?

И тут же стала рассказывать, что одна женщина, которая еще совсем недавно преподавала в их школе биологию, нашла замечательную работу — она убирает один офис. Приходит на работу два раза в сутки: вечером на полтора часа и утром часа на три. Правда, шесть раз в неделю. Но в школе тоже шестидневка, только в школе меньше девяти часов в день не получается, а в офисе в два раза меньше, зато зарплата в полтора раза больше.

— Ну ты же любила и школу и учеников, — удивилась Аня, — как это все бросишь?

— А зачем сеять разумное, доброе, вечное, если жизнь удобряет все это навозом?

Воистину, чтобы стать философом, надо заболеть! Но болезнь, судя по всему, испугавшись маминого настроя и активной жизненной позиции, начала отступать.

— Ну все, — сказала как-то Любовь Петровна вернувшейся из университета дочери, — со школой покончено, на новую работу уже устроилась, с завтрашнего дня приступаю.

— Мама, — взмолилась Аня, — но доктор сказал недели три как минимум в постели надо лежать!

Но Любовь Петровна только руками замахала: мол, я лучше знаю, болит у меня что или нет. И потом, она сейчас столько денег будет получать, что они скоро на новую квартиру накопят.

Может быть и так, но Виолеттиному мужу осталось сидеть на казенных харчах всего три дня. Соседка вела себя спокойно, но смотрела грозно, как Немезида — богиня возмездия, сверкала очами, несмотря на припудренный синяк под одним из них — результат безумной страсти, на которую ее подбил Жердяй, лучший друг Бориса: однажды утром Виолетта отказалась бежать за пивом.

Настоящий мужской шовинизм — если куда и посылать богиню, то только за пивом. Но ни один мужской шовинист даже не догадывается, что каждая женщина отвечает взаимностью не его страсти или словам о любви, а собственной мечте о спокойном и тихом счастье. А если и мстит за обманутые надежды, то всему миру сразу, всем окружающим, особенно если ближе всего к ним — молодые и красивые женщины.

Но Аня не думала об этом: ей просто хотелось уехать из дома, который перестал ее согревать, — не только ее, но и маму. Она еще раз посетила риэлтерскую фирму и подписала даже договор, но агент, который беседовал с ней прежде и принял сейчас, сказал:

— Вносите деньги в кассу. Тогда получите кучу вариантов, выбирайте любой и хоть сразу въезжайте.

Времени на раздумья оставалось мало, а денег не было вовсе. И тогда Аня вспомнила об Оленьке Судзиловской.

Они не были подругами, познакомились в экскурсионном бюро. Оленька тоже возила французов, но предпочитала итальянцев, утверждая, что те не такие жадные. Итальянский она знала плохо, но уверяла, что для общения с жителями Аппенин достаточно пятисот слов. Сама же она обладала гораздо меньшим словарным запасом и была уверена, что Петрарка — это марка вермута. К выбору групп она тоже подходила с особой тщательностью.