Градский рядом - [18]

«Но мнение публики здесь едва ли кого волновало: в расчёт брался только идеальный слушатель, счастливо и тихо внимающий всему, что происходит на сцене, и досконально знакомый с обширной дискографией композитора, в которой есть и музыка к балетам, и рок–оперы, и вокальные сюиты, и киношлягеры. Именно к нему обращался юбиляр — не трудясь даже объявлять названия композиций и только указывая год создания».

«Идеальный слушатель» — это, очевидно, сказано о таких, как я. То, что происходило на сцене, казалось мне интересным и вполне в духе Градского. Певец всегда был непредсказуем — и десять лет назад, и двадцать, — таким остался и сегодня. Но (надо ли это скрывать?) я всё равно надеялся, что Александр в конце концов исполнит «Жил–был я», «Джоконду», «Романс Неморино» и что–нибудь из «Русских песен». Я смотрел на грузноватого длинноволосого певца, расхаживающего по сцене своей тяжёлой, слегка «подагрической» походкой, и думал: «Ну вот, не прошло и тридцати лет… Я долго шёл к этому. Градский был всегда где–то рядом — и вот он стоит передо мной, и, если призадуматься, этот факт так же значителен для меня и необычен, как и то, что за короткое время, с тех пор, как я переехал в Москву, мне удалось поездить по свету, увидеть египетские пирамиды, французский город–крепость Каркасон, корриду в Барселоне и музей Сальвадора Дали в Фигерасе… Всё тот же голос, упругий и звонкий, и снова мороз по коже, и опять восхищение перед неувядающим талантом этого музыканта…»

«Большую же часть времени на сцене имел место броский вокальный аттракцион, настоящие легкоатлетические упражнения для голосовых связок. Действительно, когда один человек с лёгкостью перекрывает пару–тройку оркестров и хор в придачу, это впечатляет. Градский с видимым удовольствием закладывал такие пассажи, что будь на сцене бокалы — непременно бы полопались. Было в этом что–то от мазохизма и жовиальности русской бани: выныривая из очередной арии, он явственно покряхтывал, улыбался, поёживался и покрикивал: «Побыстрей, ребятушки, поинтенсивней! Нам до одиннадцати успеть надо!».

Что казалось совсем не к месту — так это строгий концертный костюм Градского, словно у филармонического баса, собравшегося петь романсы Даргомыжского. А ведь всегда Александр представлялся этаким хиппарём: бант вместо галстука–бабочки, джинса, космы, гитара. «Воображаю, как ему сейчас там неловко двигаться во всём этом», — думал я. Но, присмотревшись, понимал, что ошибаюсь: Градский чувствовал себя вполне свободно; сам вёл концерт, представлял музыкантов и объявлял номера, которые они исполняли; сам регулировал громкость своего микрофона, выполнял работу звукорежиссёра и при этом ещё умудрялся петь.

Однажды, видимо, перекрутил какой–то регулятор: загудело, зафонило. Оркестр уже начал вступление, но Градский попросил остановиться и повторить. Но — опять то же самое: заартачилась аппаратура. Александр что–то сказал музыкантам. Было ощущение, будто мы попали на генеральную репетицию. Оставалось только расслабиться и наблюдать, что же последует за всем этим дальше.

«С голосищем Градского не справлялись микрофоны, колонки трещали и скрипели, как деревья под натиском урагана, и каждый заход на фортиссимо — а он случался в среднем каждые полторы минуты — слушателями ощущался буквально физически, телом: грохотало так, словно на «Россию» пикировал «мессершмитт».

Градский сказал зрителям:

— Ребята, я не хочу исполнить эту вещь плохо, поэтому мы сейчас исполним её хорошо.

Снова что–то покрутил в своём агрегате. И с четвёртого раза спел–таки нормально. Публика наградила его бурными аплодисментами.

«Вообще–то самых блистательных результатов Градский достигает, когда поёт тихо, — в конце концов, в его песнях множество тончайших нюансов, которые попросту затаптываются этими кавалерийскими наскоками, — продолжает «деликатный критик». — И уж точно «My Way», равно как и «Strangers in The Night» предназначены не для того, чтобы проверять на прочность барабанные перепонки зрителей. Эталонные их исполнения отличает именно что сдержанность — качество, временами осеняющее Градского–композитора, но совершенно незнакомое Градскому–певцу. С другой стороны, именно эта душевная прожорливость и желание обнять голосом все существующие на свете музыкальные жанры и сделали Градского таким, каким мы его знаем: певцом с неуёмной фантазией, фантастическими вокальными данными и ещё более фантастическим самомнением. Помноженное на размах, которого не видела даже привыкшая ко всему сцена «России», оно дало совершенно необыкновенные плоды, уважать которые следует просто за сам факт их наличия».

Когда ему долго аплодировали, он говорил:

— Концерт обширный, минимум до одиннадцати часов, так что хлопайте покороче: хлоп–хлоп — и в кусты.

«Не случайно юбиляру оказался так близок другой любитель гигантоманских постановок, оперных арий и возведённого в абсолют дурного вкуса — Фредди Меркьюри: блестяще исполненное «Show Must Go On» как нельзя лучше это продемонстрировало. Градский вполне мог бы собирать стадионы: всё его творчество буквально вопиет о тысячах и тысячах слушателей, готовых потерпеть ради встречи с прекрасным. И то, что в зале собралась ничтожно малая их часть, говорит лишь о том, что слушатель — в массе своей — дурак и не понимает собственного счастья. Остаётся надеяться, что к следующей круглой дате г-н Градский как–нибудь исправит это досадное недоразумение».