Град Ярославль - [30]

Глава 13 БОРИС ГОДУНОВ И САМОЗВАНЕЦ

Деревянные хоромы князя Дмитрия Пожарского не велики и не малы, но срублены со вкусом. Тут и «передняя» с теплыми сенями, и «комната» (кабинет), и опочивальня, и «крестовая», и «мовня», соединенная с опочивальней холодными сенями.

Второй ярус хором занимали светлые чердаки-терема с красными оконцами и гульбищами, искусно изукрашенными башенками, резными гребнями и золочеными маковицами. Крыша хором покрыта шатровой кровлей (шатрами) с двуглавыми орлами, единорогами и львами.

«Толковые мастера хоромы ставили», — невольно подумалось Первушке.

Белая изба (с горницами и повалушами) стояла на жилом и глухом подклетах, что было для Первушки новинкой. (Обычно избы стояли на одном подклете). Жилые подклеты, в которых размещались людские — были с волоковыми окнами и печью; глухие — рубились без окон и даже без дверей, хозяева входили в них с верхнего яруса по лесенке. Здесь хранились «казенки», в которых содержалась казна (пожитки, меды, вина…).

Светлица, стоявшая на женской половине, имела четыре косящетых окна, прорубленных со всех сторон, ибо свет надобен для рукодельниц, кои вышивали золотом, шелками и белым шитьем.

Резные крыльца, сени, сенники — всё ладно, добротно. Первушка уже ведал про особинку сенника. Он отличался от теплых хором и от сеней тем, что на его дощатом или бревенчатом потолке никогда не посыпалась земля, ибо в сеннике во время свадьбы устаивалась брачная постель, а древний обычай не допускал, чтоб у новобрачных над головами была земля, которая могла навести их на мысль о смерти.

Первушка, угодив в хоромы, отметил, что стены и потолки обшиты тщательно выструганным красным тесом. Такое он видел в хоромах Надея, но у того часть покоев была брусяной, с нагладко выскобленными стенными и потолочными брусьями.

Все нутро хором Дмитрия Пожарского было покрыто шатерным нарядом — тканями и сукнами, а все подволоки сеней украшены резьбой из дерева, и позолочены сусальным золотом.

Привлекли внимание Первушки и полы хором. У Надея они были устланы косящетыми досками, здесь же — дубовым кирпичом — квадратными дубовыми брусками, расписанные зелеными и черными красками в шахматном порядке, и аспидом. Цепкий глаз Первушки определил: бруски до шести вершков шириной. Но на что они настилаются?

Позднее дотошный подмастерье изведал, что дубовые кирпичи выкладываются на сухой песок со смолой, или на известь, и уже тогда у него мелькнула мысль: не худо бы изготовить такой пол для нового храма, который задумал возвести в Ярославле Надей Светешников.

А сейчас в сопровождении Марея Толбунца они шли с приказчиком Иваном Ломом к отведенной им горнице и оба удивлялись. Статочное ли дело, чтобы князь простолюдинов в свои хоромы на ночлег позвал?! Ну ладно, купец Светешников, человек даже на Москве известный, с князем дело имел. Они же — людишки малые, их место в холопьем подклете, а князь им в белой избе горницу отвел.

Пожарский молвил купцу:

— Ты сказывал, Надей Епифаныч, что прибыл на Москву с надежными людьми, кои ни в холопах, ни в закупах не ходят, а посему быть им подле тебя в горнице.

Надей не в первый уже раз подумал: «И толики чванства нет в Пожарском. Редкой натуры человек».

Вечером у Пожарского и Надея состоялась долгая беседа. Покои князя были хорошо освещены паникадилом и подсвечниками, которые помещались в простенках меж окон. Серебряное паникадило, украшенное виноградным цветом из ярого воску, висело на цепях, обтянутых красным бархатом. Из него выделалась деревянная рогатая лосиная голова с шестью серебряными подсвечниками.

Слева от сводчатой двери стояла круглая печь из синих изразцов на ножках — с колонками, карнизами и городками наверху; на изразцах изображены травы, цветы и разные узоры. Вдоль стен — лавки, покрытые медвежьими шкурами, в красном углу, под образами — дубовый стол, крытый червчатым сукном; на столе — свитки и книги, облаченные в кожи с серебряными и медными застежками.

Дмитрий Пожарский сидел в резном кресле, обитым зеленым бархатом, а Надей — напротив, но не на лавке, а в «гостевом» кресле. Их разговор тянулся уже другой час, был он спокоен и нетороплив, пока Светешников не спросил:

— Смута загуляла на Руси. Жили тихо, урядливо, и вдруг все круто поменялось.

— Урядливо, Надей Епифаныч. Намедни одну книжицу прочел. Какая благодать была когда-то на Руси. Дословно помню. Ты только послушай: «О светло-светлая и прекрасно украшенная земля Русская и многими красотами преисполненная: озерами многими, реками и источниками, месточестными горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полянами, дивными зверями, птицами бесчисленными, городами великими, селами дивными, садами обильными, домами церковными и князьями грозными. Всем ты наполнена, Земля Русская!». А как о чужеземцах сказано? Да вот, погоди.

Дмитрий Михайлович поднялся, ступил к книжному шкафу и выудил небольшую книжицу, облаченную в синий бархат с серебряными застежками.

— Послушай, Надей Епифаныч: «Отсюда до венгров и до поляков, и до чехов, от чехов до ятвагов и от ятвагов до Литвы, от немцев до корел, от корел до Устюга, где были тоймичи язычники, и за дышащее море, от моря до болгар, от болгар до буртас, от буртас до черемис, от черемис до мордвы, — то все покорено было христианскому языку, великому князю Всеволоду, отцу его Юрью, князю Киевскому, деду его Владимиру Мономаху, которым половцы детей своих пугали в колыбели. А Литва из болот на свет не вылезала, и венгры укрепляли каменные города железными воротами, чтобы на них великий Владимир не наехал, а немцы радовались, будучи далече за синим морем».