Говорят «особо опасные» - [22]

Как и многие мои товарищи, я вступил в нее просто из отчаяния, из-за отсутствия альтернативы. Мой мотив был прост: партия не способна ни на какие позитивные шаги, происходит загнивание государства, что может привести к кровавому взрыву. А я — противник крови, ее в нашей истории было достаточно.

В итоге я получил 6 лет лагеря: отбывал в Мордовии и Владимире. Выйдя из заключения, я решил: «от верхов» ждать нечего, страна придет к распаду. И стал связывать надежды с христианской внецерковной оппозицией, считая, что сам институт церкви должен стоять в стороне от политики. Я поддерживал самиздатский журнал «Вече», редактируемый Владимиром Осиповым, пытался издавать и свой собственный журнал. Удалось выпустить три номера «Московского сборника», в котором обобщались статьи по национальной и религиозной тематике. Я не сумел справиться с изданием журнала. Сменил множество мест: дворника, сторожа, кочегара и так далее.

В 1977 году меня вновь судили. На сей раз за отказ от показаний по делу Александра Гинзбурга. У меня были жесткие принципы в таких вопросах, кроме того, я сидел вместе с А. Гинзбургом и Ю. Галансковым, они были моими друзьями. В конце концов суд вынес решение о штрафе.

К этому времени (1978) я начал публиковаться за границей, в том числе в «Посеве» вышла моя «Повесть странного времени». Я написал ее, сидя во Владимирской тюрьме, и переправил на волю в письмах к родителям. В 1982 году я был вновь арестован за свои книги, за распространение литературы «в целях подрыва советской власти». Я бы не называл все, что делал, сопротивлением, нет, это была просто моя жизнь. У меня были иллюзии, что возможно создание национал-христианской оппозиции, не конфронтирующей с официальной идеологией. Слишком рыхлая мысль. Я считал, что если и появится в стране подлинная личность, способная произвести изменения, то вне партии. Партаппарат, в моем представлении, был обречен на закостенение.

Я — государственник. Анархия для меня неприемлема, так же как неприемлемы цели и средства борьбы, которые бы подталкивали к новым кровавым эксцессам. Крови, революций было достаточно. Что касается достижения поставленных мною целей… Все, что произошло сейчас, — мое полное личное фиаско. Я никогда не допускал и сотой доли того, что именно в партии возникнет такой человек, как Горбачев. События развернулись неожиданным образом. Возможности партии представлялись мне только в «отуплении» государственных функций и ужесточениях. Сейчас же проявилась способность государства к саморегуляции. Такого раньше не допускал и в мыслях.

О личных причинах, подтолкнувших меня к избранному жизненному пути, говорить определенно вряд ли можно: наоборот, все противоречило этому. В семье я получил идейное коммунистическое воспитание, был комсомольцем, родители — коммунистами. Отца моего расстреляли в 1939 году, но на мои убеждения его гибель не повлияла.

Вообще-то я бы с большим удовольствием работал в школе. Учительство — мое призвание. Но не мог ужиться с полуправдой.

Мне легко давалась учеба, освоение профессий, всегда везло. Пединститут закончил за три года, в 25 уже директорствовал в школе, был в Сибири депутатом. Готовился защищать диссертацию, успел поступить в спецшколу милиции… Ушел из нее сразу после XX съезда.

Вопрос: Как вы относились к возможному аресту? Шли на него сознательно, рассчитывали степень риска или были убеждены, что сможете его избежать, действуя строго в правовых рамках?

Ответ: Когда в 1981 году арестовали одного из моих знакомых, меня предупредили: следующий — вы. Еще в 1979 году мне предложили уехать из СССР. Я отказался и, хотя получил предупреждение от КГБ, продолжал писать. Ничего не мог с собой поделать — потребность писать стала естественной и непреодолимой. Арест в 1982 году не был для меня неожиданным. Я готовился к нему морально, знали о нем все: жена, дети, знакомые. Но я жил как ни в чем не бывало. Конечно, боялся, но сказал чекистам: «Берите, это ваше дело». Мне не было ясно, в чем состояла моя «антисоветская деятельность». Я просто жил, писал книги, получал литературу из-за границы, давал ее читать другим.

Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?

Ответ: У меня уже был опыт первого ареста, поэтому перенес очередное заключение довольно легко. Во всяком случае шока не было.

13 мая 1982 года меня взяли на улице. В квартире провели обыск. Во время следствия инкриминировали изготовление, хранение и распространение антисоветской литературы; книги, изъятые при обыске рукописи. Были против меня и показания. Я только настаивал на изменении формулировки: «изготовление рукописей» — изготовить можно табуретку, шкаф — книги я все-таки писал.

Показания давал, когда они касались лично моих взглядов: излагал их. Меня упорно заверяли, что никто из упомянутых лиц не будет привлечен к ответственности, никто не пострадает. Но имен не называл. Это и было причиной того, что мне дали «полную» 70-ю статью и назначили лагерь «особого режима» (его еще на жаргоне называют «полосатым» — заключенные одеты в форму с поперечными полосами, как у зебры).