Говорят «особо опасные» - [24]

Социализм — это организация атеистического общества, таково мое предположение. Но как бы государство ни было плохо, без государства будет распад общества. Здесь следую Гегелю. На сегодня наше государство атеистично. Да и качество религиозности имеющейся — это вопрос. Но при всем этом самое страшное другое. Безансон говорил, что русские — это нация, погибающая от пьянства. Можно погибнуть от чего угодно, от алкоголя — самая чудовищная смерть.

Меня называли националистом, за это осуждали на Западе и судили здесь. Я никогда не был националистом, это слово никогда не употребляли и члены «Социал-христианского союза». В демократическом движении 60 — 70-х годов была струя откровенно проза-падническая. Например, идеи Померанца о том, что русские — это византийско-татарские недоделки и должны исчезнуть. Или концепция Амальрика, изложенная в книге «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», суть которой проста: русские — дрянь. И вот на фоне этих течений было другое течение, только по контрасту называемое русским национализмом. Но дело не в национализме. Дело в том, что русское сознание попросту не вмещалось в тему правозащитного движения. Мала была ему эта тема. Русские, я имею в виду народ, не пошли в правозащитное движение, и оно во многом свернулось к эмиграции, ставшей одной из основных проблем.

Правозащитное движение прошло по самому тонкому слою общества. Наши проблемы оказались значительно глубже, чем проблема выезда. КГБ, правда, не различает всех этих отгенков и тонкостей: для них всё едино — «антисоветская деятельность».

Вопрос: Как вы оцениваете годы, проведенные в заключении, дала ли вам что-нибудь тюрьма? Изменились ли ваши убеждения, отказались ли вы от дальнейшей деятельности?

Ответ: В отличие от первого срока, последнее заключение не дало мне ровным счетом ничего. Первый срок был полезен, интересен впечатлениями, определил всю мою жизнь. Последнее заключение — выброшенные из жизни годы. У меня в жизни никогда не было выбора, в том числе и в вопросе эмиграции. Я не могу уехать, это для меня невозможно, я пуповиной связан с Россией.

На меня и на мои убеждения повлияли не сроки заключения, а происходящие события, свалившиеся как снег на голову. Я оказался к ним неподготовленным. Мы всегда претендовали на прогнозы, концепции, философские построения. То, что произошло, — случилось вопреки всем моим концепциям и убеждениям. Изменилось прежде всего государство, а не мои взгляды. Государство выявило новые потенции и возможности, и я уже не берусь ничего прогнозировать. В 70-е годы мы возлагали надежды на христианское возрождение и только на этом пути искали решение проблем общества. Считали, что другого пути не заложено самой историей. Надеялись на мирный процесс такого возрождения.

Вопрос: Что вы думаете о происходящих в СССР переменах, о политике гласности и перестройки? Намерены ли вы принять личное участие в этих новых процессах, в чем видите свою роль и роль различных слоев общества?

Ответ: Пока никак не вижу своей роли в новых процессах, еще не знаю, в какую сторону могу двинуться.

Мне приходилось уже сталкиваться с людьми, которые хотят резни и крови. Одни надеются половить рыбку, пока бьют русских, другие… Я до сих пор имею наивность видеть в русском народе и хорошие черты. Поэтому, естественно, хотел бы лучшего варианта. Любого, кроме крови и распада. Не принимаю лозунга: «Сначала расчистим, потом построим!» Однажды уже расчистили — и что построили? Я занимался историей Франции периода с 1789 по 1848 год. Сколько там за это короткое историческое время было процессов, крови! Учтем, что темп истории был тогда замедлен. Мы же, говоря о переменах, говорим даже не о годах, а о месяцах, и мне очень хотелось бы надеяться на необратимость происходящих в нашем обществе процессов. Даже допускаю необратимость. Ну а реакции были всегда и везде.

Люди, вступающие в оппозицию к Горбачеву, — это современные сталинисты. Я уже сейчас встречал тех, кого называют противниками Горбачева. Поверьте, они страшные люди. Громадная масса их находится в хозяйственном аппарате. Прекрасная ситуация сложилась: хозяйство, экономика в развале, а хозяйственники процветают. Естественно, они будут приветствовать любую оппозицию Горбачеву.

Они ежедневно читают газеты от корки до корки, смотрят телевизор от начала до конца в надежде увидеть или услышать хоть намек, хоть малость, которые позволят им предсказать крах генсека.

Есть и другая позиция, которую люди, проводящие перестройку, тоже никогда не примут. Позиция эта: «Гласность и перестройку — немедленно, сразу и сейчас!» А готова ли к этому «сразу и сейчас» вся страна? Всю структуру государства за один день не изменишь. Я себе сильно сопротивляюсь, чтобы не произносить преждевременных приговоров. Уверен только, что сейчас каждый должен действовать по убеждениям.

Вопрос: Происходят ли изменения в области прав человека, что нужно сделать в этом направлении сегодня?

Ответ: Я всегда был далек от этих проблем. Но, по-моему, любой нормальный человек не может иметь двух мнений по этому вопросу. Свобода слова и все другие свободы, то, что называют правами человека, — элементарные вещи, которыми должен обладать любой гражданин. Частичные изменения в этой сфере есть, как и в других. Но и здесь предсказывать не берусь.