Готикана - [36]

— Спасибо, что взяли меня с собой, Мистер Деверелл, — искренне сказала она. — Это действительно очень ценно для меня.

Он долго молчал, прежде чем заговорить.

— Вад. Когда мы одни, ты можешь называть меня Вад.

Когда. Это первое, что она заметила перед его именем.

Вад. Желание попробовать слоги на языке было непреодолимым, но она сопротивлялась в данный момент.

— Что оно значит?

— Необузданный.

Она повернулась боком, окинув его взглядом.

— Хм. Ты совсем не кажешься необузданным.

Уголки его губ дернулись, когда он бросил на нее горячий взгляд.

— Ты даже представить себе не можешь, маленькая ворона.

Несмотря на прохладный ветер, дующий в лицо, она почувствовала, как покраснела.

— Ты подаешь мне смешанные сигналы, понимаешь? — тихо сказала она ему. — Когда ты говоришь такие вещи, это одно. Когда предостерегаешь меня от тебя, это другое. Тебе нужно решить, чего ты хочешь от меня.

Его ответ не то, что она ожидала.

Он усмехнулся, звук был насыщенным и теплым с привкусом холода.

— Кому адресовано письмо? — спросил он, меняя тему, проезжая еще один предательский поворот.

Корвина посмотрела на конверт, прежде чем выглянуть в окно на темнеющее небо.

— Моей маме.

Она почувствовала, как он бросил на нее взгляд, который она не могла расшифровать.

— В твоем досье стоит прочерк на родителях. Обычно это означает, что они мертвы.

Корвина удивленно подняла глаза.

— Ты читал мое досье?

Он пожал плечами.

— Я же сказал, что нахожу тебя необычной. Итак, что насчет письма твоей матери, если ее нет?

Корвина почувствовала, как у нее перехватило горло, пальцы сжались, когда она задумалась, может ли она сказать ему, должна ли сказать ему. Она всегда была одинока в своей жизни, никогда по-настоящему не доверяла никому по собственному выбору. Она привыкла к этому. Но по какой-то причине она хотела довериться ему и хотела, чтобы он хранил ее секреты в безопасности. В конце концов, она ничего не знала об этом мужчине, кроме того, что он играл самую красивую музыку, которую она когда-либо слышала, он был очень умен, и целовал ее, словно она была чем-то, что можно лелеять и чем можно восхищаться.

— Если я скажу тебе, — она проглотила комок в горле, — Это останется между нами?

Он молчал, пока они проезжали очередной поворот, прежде чем бросил на нее взгляд.

— Все, о чем мы говорим, остается, между нами.

Подсознательный обмен сообщениями под его словами заставил ее остановиться — когда они одни, все, о чем они говорили, указывало на что-то большее. Она не понимала, было ли это на самом деле или она слишком много в это вкладывала. Но она заметила, что он был осторожен в своих словах. Он не лгал ей открыто, и ее инстинкты кричали, чтобы она сдалась.

— Моя мать жива, но недоступна, — сказала она ему, проведя кончиком пальца по конверту. — Она в психиатрическом институте.

Она почувствовала, как он украдкой бросил на нее еще один взгляд.

— Почему?

Корвина моргнула, не желая признаваться во всем прямо сейчас. Но и лгать ему она тоже не хотела.

— Она не в состоянии жить одна. Она нуждается в постоянном наблюдении, — она сказала ему половину правды.

Прошла минута молчания, прежде чем он тихо спросил:

— Она когда-нибудь причиняла тебе боль?

— Нет! — Корвина подняла глаза, яростно отрицая даже мысль об этом. — О боже, никогда. Мама скорее покончила бы с собой, чем причинила бы мне вред. Она даже пыталась это сделать.

— Как долго она в институте?

Корвина закрыла глаза.

— Три года и восемь месяцев.

Боже, как она скучала по маме. Она скучала по запаху земли, шалфея и всего, что связано с любовью. Она скучала по еде, которую выращивала мама. Скучала по тому, как разливала воск, когда сидела и работала с банками. Ее мама, возможно, и не разговаривала с ней, но Корвина ни разу не усомнилась в любви между ними. Ей этого не хватало.

— Мне жаль, — глубокий, хриплый голос мягко успокоил острые углы внутри нее.

Она посмотрела в окно, быстро моргая, ее нос подергивался от желания заплакать.

— Что насчет твоего отца? Он тоже жив?

Она вдохнула свежий воздух.

— Он умер, когда мне был год.

— Господи.

Корвина покачала головой в ответ на его ругательство, нуждаясь в отвлечении.

— А что насчет тебя? Как ты здесь оказался?

Еще один поворот.

— Наверное, так большинство студентов попадают в Веренмор, — тихо сказал он. — Я вырос в доме для мальчиков и был усыновлен в подростковом возрасте стариком, у которого не было другой семьи. Это он научил меня играть на пианино. Я приехал сюда после того, как он скончался в мой восемнадцатый день рождения.

Это самое большее, что она слышала от него о себе, и, хотя он произнес это ровным тоном, она почувствовала, как внутри него что-то вспенилось. Он много говорил, но что-то скрывал. Не раздумывая, она коснулась его плеча и сжала, ощущая теплую, твердую плоть под своей ладонью, маленькие искры электричества заставили ее руку покалывать.

— Мне очень жаль, — искренне произнесла она.

Его хватка на руле усилилась, когда он кивнул ей, и Корвина отдернула руку.

Желая поднять навалившееся на них тяжелое настроение, она задала вопрос, который давно хотела задать.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать восемь. А что?