Государство, религия, церковь в России и за рубежом №2 [35], 2017 - [20]

. «В пылу гнева» — обычное оправдание непреднамеренного убийства, в XVI веке принимавшееся если не судебными инстанциями, то французскими властями и обществом[38]. Не углубляясь в теологические споры эпохи, тут стоит вспомнить и паскалевские «Письма к провинциалу», где высмеиваются попытки некоторых богословов доктринально обосновать простительность невольного греха, даже если он относится к категории смертных. С точки зрения обыденного сознания XVII века, одержимость любой страстью, будь то гнев или любовь, была одержимостью в самом буквальном смысле, когда человек не владел собой, а потому не должен был нести полную ответственность за свои поступки. Не случайно, что во время допроса Ноэль Дешарж уверял, что если ему и доводилось божиться, то всегда под воздействием гнева (и не чаще, чем раз в полгода)[39]. А Фавас в ответ на обвинения в богохульстве осторожно отвечал, что «никогда в здравом уме не клялся и не божился, и не произносил никаких кощунственных слов», признавая, что не помнит, что мог говорить «под воздействием вина»[40].

Таким образом, вне зависимости от подспудной мотивации, обычная божба, особенно в ситуации конфликта или под воздействием вина, заслуживала осуждения, но для привлечения к ответственности требовала дополнительных отягчающих обстоятельств. В случае Фаваса это был его духовный сан. Более загадочен казус Дешаржа, который, будучи портовым грузчиком, вряд ли отличался изысканностью выражений. Непосредственным поводом для его ареста, по-видимому, стала конфронтация со священнослужителями, которые, после ухода жены, пришли его увещевать:

<…> когда один из священников делал ему упомянутые увещевания, то тот посмеялся над ним и в насмешку взял флейту, на которой играл на кухне, используя свое умение дерзким и издевательским образом <…>[41].

Этот почти гамлетовский жест всерьез встревожил его собеседника, в котором узнается сульпицианин, то есть член общества апостольской жизни, существовавшего в приходе Сен-Сюльпис. Как ораторианцы или, скажем, иезуиты, сульпицианы активно занимались миссионерской деятельностью и в самой Франции, и за ее пределами. Большинство членов общества принадлежало к духовному званию, но не обязательно были приходскими священниками. Последнее могло сыграть не последнюю роль в этой истории, поскольку миссионерская оптика отличалась от епархиальной. Очевидно, что поступок Дешаржа говорил о неуважении к авторитету представителей Церкви, и именно так был ими воспринят, на что указывают упоминания «насмешки», «дерзости» и «издевательства». Судя по протоколу допроса, сам он горячо это отрицал:

На это отвечал, что примерно три недели назад один из священников из Сен-Сюльпис и вправду заходил к нему с увещеваниями, которые он принял как подобает, не поднимая его на смех, не говоря никаких издевательских или дерзких речей, а свирель и вправду взял и стал играть, но лишь для того, чтобы отвлечься духом, поскольку жена с ним плохо обошлась и уже восемь дней как не ночевала дома[42].

«Флейта», превращающаяся в пастушескую «свирель», в сочетании с грустью и сбежавшей женой (как бы «пропавшей возлюбленной») придают всей сцене неожиданно пасторальный колорит, где музыка выступает в качестве средства от меланхолии, что косвенно оправдывает ассоциацию с «Гамлетом»[43]. Трудно сказать, в какой степени эта картина была нарисована самим Ноэлем или сложилась в голове у клерка, записывавшего его показания: и то и другое возможно, хотя вероятность второго несколько выше. Протокол содержит в себе мало следов устной речи, а его составитель, судя по всему, сочувствовал арестованному, стараясь представить его в благоприятном свете. Но, как бы то ни было, если бы Дешарж был обвинен в оскорблении священника — а это отдельная категория проступков, отличная от обвинения в богохульственных речах — то это должно было найти отражение в суммарной характеристики его вины[44]. Иначе говоря, сульпицианы отреагировали не столько на дерзость, сколько на что-то другое.

И тут стоит вернуться к истории 1642 года о четырех гугенотах, ограбивших церковь в Отене и раскидавших куски гостии по протестантскому кладбищу. Происшествие получило широкую огласку; ему посвящено по крайней мере два памфлета, «Мерзостное святотатство, совершенное четырьмя еретиками над Телом Господним», который был напечатан прямо в Отене, и «Подлинное сообщение об обращении трех преступников, исповедовавших якобы реформированную религию, осужденных за святотатство и чудесным образом обращенных», которое вышло в Дижоне. Тексты эти отчасти повторяют друг друга, поскольку «Подлинное сообщение» явно заимствует большие куски из «Мерзостного святотатства», особенно в том, что касается описания преступления. Но между ними есть и существенные расхождения, природа которых не вполне ясна. Скажем, один из гугенотов, купец Бенжамен дю Френуа по прозвищу Жамей (или Ямет), проявляет странную нечувствительность к пыткам. Объясняется это тем, что, несмотря на принадлежность к «якобы реформированной церкви», в своих путешествиях он никогда не забывал молить о защите деву Марию