Государство, религия, церковь в России и за рубежом №2 [35], 2017 - [17]

. Темпераментный кюре не смирился с таким приговором и воззвал к милосердию короля, который даровал ему прощение, потребовав только церковного покаяния и временного отстранения от пастырских обязанностей.

Вслед за Андре Брюле скажем, что, судя по тексту королевской грамоты, Людовик XIV, его министры и клерки прекрасно отдавали себе отчет в том, что за обвинениями в «оскорблении божественного величества» скрывался обычный конфликт интересов. Благополучный исход дела мог объясняться и тем, что Фавас имел достаточно влиятельных покровителей, которые ходатайствовали за него при дворе. Однако ни первое, ни второе не играло бы существенной роли, если бы речь шла о настоящем богохульстве и святотатстве. Согласно каноническому праву, святотатством [sacrilège] была 1) кража освященных предметов из освященного места; 2) кража неосвященных предметов из освященного места; 3) кража освященных предметов из неосвященного места[14]. Ни одно из действий кюре не подпадало под эти категории, даже при самом широком и казуистическом их толковании[15]. Как было сказано в доносе, Фавас изготавливал гостии и размешивал краски на алтаре, запачкав ими мраморную плиту. Он сам не отрицал ни того, ни другого, поскольку с точки зрения канона в его поступках не было ничего предосудительного. Наоборот, подновление табернакля (для чего и нужны были краски) и изготовление гостий скорее свидетельствовали об ответственном отношении к пастырским обязанностям. В этом с ним был согласен не только король, но и местные судебные инстанции, поскольку их приговор требовал прожжения языка (за богохульство), а не рук. Меж тем как для жалобщиков любые неритуальные действия в ритуальном пространстве, по-видимому, граничили со святотатством, особенно прикосновение к гостиям.

Осквернение гостии, сопровождавшееся кражей причастной чаши и других священных сосудов — частый сюжет печатных памфлетов, рассказывающих о реальных или предполагаемых случаях святотатства. К примеру, 27 июля 1648 года «дюжина презренных грабителей» проникла в парижскую церковь Сен-Сюльпис (прихожанином которой позже будет известный нам Ноэль Дешарж), надеясь украсть хранившуюся там серебряную утварь, принадлежавшую братству Сен-Жак. Не обнаружив ожидаемой добычи (братство как раз забрало свой сундук), они взломали замок табернакля и забрали дарохранительницу с гостиями. Убегая,

самый дерзкий и порочный из всей банды, которого не страшило стать безбожником, если при этом можно сделаться богатым, презрел Господа Иисуса Христа в гостии ради дарохранительницы, которую он держал в руках, и — о преступление! о жертва! о кощунство! — разбросал гостии в углу часовни, среди пыли и грязи, не побоявшись попрать ногами того Бога, что громами гремит у него над головой <…>[16].

Похожая история произошла в 1668 году в парижской же церкви Сен-Мартен, с той разницей, что гостии были выкинуты за пределами храма, и места их обнаружения стали местами временных паломничеств[17]. В 1699 году двое грабителей, муж и жена, проникли в приходскую церковь Муссонвилье (Нормандия, диоцез Шартра), и, открыв табернакль, высыпали гостии из дарохранительницы, унеся ее и причастную чашу, а затем разломали и то, и другое на куски — по-видимому, чтобы продать. Хотя никакого дополнительного осквернения гостий они не предпринимали, тем не менее, как подчеркивал в своем обращении к прихожанам епископ Шартрский, это было «кощунственное и обдуманное покушение на священную особу нашего верховного властителя и господина», поскольку нельзя с нечистым сердцем прикасаться к ковчегу Завета[18].

Любопытно, что во всех перечисленных случаях грабители так или иначе избавлялись от гостий. Особняком стоит рассказ 1646 года о святотатстве, совершенном в приходе Кевр (диоцез Орлеана), где двое бродяг, проникнув в церковь, не только крадут причастную чашу, но съедают семь освященных гостий (восьмая пропадает и чудесным образом появляется на пасху)[19]. К нему мы еще вернемся, а пока отметим, что дело, по-видимому, было не только в желании освободить сосуды от ненужного содержимого. Целенаправленная кража гостии предполагала ее использование в магических целях: так, если верить характерному свидетельству памфлетной «утки», в 1629 году напуганные бурей жители Сен-Жан-де-Люз обвинили иудейку в воровстве священной облатки, и самосудно сожгли ее прямо в порту[20]. А согласно вполне реальным документам XVI-XVII веков, перед судебными коллегиями Руана регулярно представали пастухи, которые примешивали размельченные облатки в корм скоту, чтобы предохранить свои стада от болезней и других напастей[21]. Не исключено, что, вытряхивая гостии из дарохранительницы, воры стремились избавиться от магических предметов, обращение с которыми было небезопасно и требовало особых навыков. Верно и противоположное: возможно, они рассчитывали, что (неумеренное) потребление гостий позволит избежать поимки.

Вернемся к Шарлю Фавасу. Нельзя полностью отказаться от мысли, что его панибратское обращение с алтарем, табернаклем и гостиями было истолковано как святотатство не только из желания убрать неудобного кюре. В XVII-XVIII веках усиливается почитание Святых Даров, предполагавшее долгие бдения верующих в храме и созерцание евхаристии