Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - [278]

Эти последние строки резолюции несли отзвук общественной тревоги. Впервые проблема продовольствия ставилась как общенациональная, первостепенная. Далее формула напоминала о желательности реформ, указанных в соглашении шести партий, то есть Прогрессивного блока³¹.

Эта формула была принята, смета по МВД была утверждена, затем были утверждены сметы других ведомств, практически беспрепятственно. Обсуждение бюджета было закончено 26 марта на 49-м заседании. До пасхальных каникул, начавшихся 4 апреля, оставалось три заседания. Каникулы завершились 18 мая.

4-я сессия закончилась 20 июня. Месяц после весенних вакаций (13 заседаний) и три заседания, оставшиеся после бюджетных прений, можно было посвятить полностью законотворческой работе. Формально так и было, но обсуждалась преимущественно «вермишель». Дума отвлекалась от первостепенных проблем, а, с другой стороны, мелочовка, возведенная в высокий ранг закона, размывала само понятие последнего, что снижало авторитет высшего государственного нормативного акта.

За две первые сессии Дума одобрила около 2 тысяч «вермишельных» законопроектов. В этом отношении традиция, возникшая еще при Первой Думе, почти анекдотическое вотирование «прачечной и котельной в университете», продолжалась. В качестве примера «вермишельного» потока можно назвать вотирование актов: об увеличении в 1916 г. кредита, отпускаемого на канцелярские и хозяйственные расходы, об отпуске средств из государственного казначейства с 1916 г. пособия Петроградскому братству во имя Царицы Небесной и об утверждении произведенного по сей предмет в 1915 г. расхода. Пособия благотворительным братствам бесспорны, но нужны ли специальные парламентские решения по ним в каждом отдельном случае? Но у этих узких «законников», высмеянных либерально-демократической прессой, была и другая сторона, обойденная тогда вниманием. Дума пресекала внебюджетное растранжиривание народных средств, сдерживала рублем разбухание бюрократии.

В это же время Думе не хватало времени для обсуждения целого пакета весьма важных законов, связанных с укреплением основ национальной жизни. 31 мая на 50-м заседании Дума начала обсуждение законопроекта с весьма обязующим названием: «О крестьянском равноправии». По существу, речь шла об утверждении, точнее, думском согласии на закон, давно уже введенный в практику еще Столыпиным по статье 87 Основных законов. 5 октября 1906 г. он был внесен премьером во Вторую Думу, но попал в повестку дня лишь через десятилетие после своего появления. Сей младенец успел стать отроком. Закон назывался, как при Столыпине: «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей и лиц бывших податных сословий»… Название несколько неуклюже и во второй части весьма неточно, ибо «бывшие податные сословия» таковыми по-прежнему оставались, неся на себе все налоговое бремя. Перед пленарным слушанием в Думе закон обсуждался в судебной комиссии Думы, которая внесла в него некоторые поправки, не изменившие его сути, его основных положений. Докладчик этой комиссии на общем, пленарном заседании, В. А. Маклаков, отмеченный в свое время Столыпиным как вдумчивый юрист, подчеркнул огромную значимость проблемы, законом поставленную: «У нас один лозунг — это новый лозунг новой России — полное уравнение крестьян с другими сословиями… только Государственная Дума, как из народа вышедшая, должна иметь мужество решить крестьянский вопрос до конца»³². Конечно, обсуждавшийся проект полного равноправия не нес. Это особенно отмечалось в прениях. Одними, справа, с удовлетворением, другим, слева, с неодобрением. Представитель правительства, товарищ министра внутренних дел граф А. А. Бобринский (крупный землевладелец, лидер Совета объединенного дворянства, депутат Третьей Думы), с удовлетворением заявил, что исправления, внесенные думской комиссией, «встречают со стороны правительства в общем полное сочувствие, а имеющиеся замечания несущественны и будут учтены при постатейном обсуждении».

В законопроекте действительно шла речь об отмене только некоторых ограничений крестьянских прав, при сохранении сословного неравенства, которое связывалось и с сохранением налогового бремени. Закон, как отметил Бобринский, «об уничтожении сословий ни слова не говорит». Это во-первых, а во-вторых, подчеркнул оратор, «я категорически заявляю, что правительство в настоящее время не имеет в виду заниматься каким-либо упразднением сословий в России»³³.

Это была точная оценка ситуации, и в этой декларации констатировалось главное — нерушимость сословного неравенства, сохранение которого лишало смысла все громкие фразы о гражданских правах, конституционных началах, правовом государстве, торжестве законности и прочее. Тем самым признавалось, что правового государства в России не предвидится.

Законопроект способствовал созданию условий для постепенного изживания сословного строя. Он подводил правовую основу под правительственное решение, действовавшее «де-факто» уже десятилетие. Его нужно рассматривать в связи с волостным земством и другими законопроектами, расширявшими гражданские права крестьянства. Главное было вывести крестьянское самоуправление из-под власти земских начальников — как судебных, так и административных. Так это замышлялось Столыпиным, но затем было отодвинуто на задний план, погребено в думских и госсоветовских комиссиях — этих могильниках законов. Поэтому рассмотрение этого проекта, равно как и других вышеупомянутых, имело принципиальное значение. Оно говорило о намерении императорского правительства внести существенные коррективы во внутреннюю политику. Десятилетнее промедление с одобрением этих законов имело самые пагубные последствия.