Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - [276]

.

Этот пустой обряд тем не менее Шингарев отслужил, что дало правому златоусту Н. Маркову, его вечному оппоненту, ехидно заметить, что установился обычай: вот уже восьмой год после министра финансов появляется Андрей Иванович (Шингарев) — сперва министр, потом антиминистр, министр говорит: все прекрасно, антиминистр говорит, что все скверно, выводы же их почти одинаковы. Министр говорит, мы победим, потому что все хорошо, антиминистр, доказывая, что все плохо, скверно… кончает — но мы все-таки победим²³. Концовки речей Шингарева были действительно таковыми.

Формула перехода к постатейному обсуждению бюджета, предложенная Прогрессивным блоком, в самой общей форме упоминала о необходимости власти, опирающейся на народное доверие, о реформах Думы, о намеченном «широком изменении» управления, высказывалось пожелание о составлении «широкого финансовоэкономического плана» развития народного хозяйства. Это важное положение об усилении государственного руководства экономикой, о введении пятилетних планов развития страны выдвигалось, а частично и начало осуществляться еще в довоенное время, с 1912 г. Война оборвала этот курс. В программе Прогрессивного блока планирование экономики было важнейшим положением, и не случайно защиту планирования включили в формулу перехода. Стоит задуматься над этим. Дума выступала за принцип планового развития экономики по пятилеткам. Уже в совсем иной исторической ситуации эти планы обрели жизненное воплощение. В программе Прогрессивного блока планирование экономики было важнейшим положением, и не эта формула была принята Думой. Одобрив план «пятилеток», Дума перешла к постатейному обсуждению Государственной росписи доходов и расходов. Против высказались социал-демократы и трудовики. Признаться, их позицию объяснить трудно, ведь речь шла в данном случае о сметах гражданских министерств и ведомств — на школы, больницы и пр.²⁴ Это было парадоксально, что социалисты выступали против одобрения составленных правительством планов «пятилеток» только по той причине, что они исходили от «царского правительства».

Переход к постатейному обсуждению вновь грозил обернуться неприятностями для царской семьи при обсуждении смет Святейшего синода. Уже несколько раз в Думе использовали обсуждение этой сметы для разоблачения распутинщины. И на этот раз все могло повториться вновь, несмотря на предварительный уговор Штюрмера с Родзянко — а именно: молчание в Думе о «старце» в обмен за реформы. Эта договоренность уже нарушалась — Шингарев в общей дискуссии о бюджете говорил о поругании лучших иерархов церкви, и о «темных силах» говорил и Пуришкевич.

В этих условиях Родзянко сделал обдуманный и верный маневр. Для избежания обличений в Думе он испросил и получил у императора аудиенцию и на ней в Царском Селе 27 февраля заявил, что распутинщина подтачивает доверие к верховной власти и может пагубно отразиться на судьбах династии. Он привел усиленно муссируемые в печати слухи, что «старец» активно участвует в министерских интригах, подорвавших исполнительную власть: «Нет сильной системы, повсюду злоупотребления, с народом не считаются, всякому терпению бывает предел». (Именно эти энергичные формулировки приводит спикер Думы в мемуарах, все мы, грешные, задним умом крепки.) Речь Родзянко была, конечно, далеко не такой категоричной, но суть была та же. Он акцентировал внимание на своей тревоге за судьбу династии, наследника, будущее державы, что не могло не тревожить ум и сердце императора. Всякий раз, когда Николаю II говорили о «старце», он молчал, а в данном случае просто перевел разговор на военные темы. Доводы спикера, похоже, все же возымели действие, Распутина выслали в Тобольск, на родину, а Сухомлинова царь разрешил предать суду. С такими козырями в руках Родзянко мог вести разговор в Думе с лидерами фракций²⁵.

На следующий день после августейшей аудиенции Родзянко собрал у себя на квартире руководителей фракций Прогрессивного блока и сообщил им о свидании с царем. Спикер передал требование Николая II, чтобы в ходе прений по смете Священного синода депутаты не касались запретной темы «о безответственных влияниях» и в случае нарушения табу председатель своею властью прекращал бы обличения как сплетни, которые не имеют оснований. После этого председатель от своего имени попросил руководителей фракций употребить все свое влияние, чтобы не допустить нежелательных выступлений. Он просил также прогрессистов помочь ему в пресечении возможных эксцессов²⁶.

Принятые Родзянко меры дали свои результаты, и на двух заседаниях при обсуждении синодальных смет табу не было, в общем, нарушено, не было и «эксцессов», даже со стороны трудовиков и социал-демократов. Блок предложил обтекаемую формулу перехода; в ней говорилось о желательности переустройства православной церкви на началах соборности и прекращения административного вмешательства в церковные дела, отказа от этой «вредной практики» и от привычек смотреть на церковь как «на орудие внутренней политики»²⁷.

После завершения обсуждения синодальной сметы заседание 30 марта было посвящено обсуждению реформ. Дума признала желательными реформы, предложенные Прогрессивным блоком согласно программе последнего. Обсуждение этой «желательности» шло по накатанной колее. Вначале выступал депутат от имени инициаторов думской законодательной инициативы, обосновывая необходимость данного «законодательного предположения». Его поддерживали двое-трое коллег, затем слово брал представитель соответствующего министерства, который выражал одобрение думской инициативы и согласие ведомства взять на себя подготовку соответствующего законопроекта. Заявление сановника Дума встречала возгласами одобрения, но одновременно принимала решение о самостоятельной подготовке своего проекта закона в соответствующей комиссии, то есть высказывала недоверие в искренности правительства. Впрочем, это не нарушало внешнее дружелюбие двух ветвей власти.