Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - [260]

, тем более что бюджет уже был обсужден в комиссии, и наше общее настроение было поддерживать дух «священного единения». Однако со времени заседания 26 июля произошли события, которые сильно изменили это настроение по существу. Они касались как ведения войны, так и внутренней политики. В Восточной Пруссии погибла армия Самсонова, на фронте все сильнее ощущалась нехватка тяжелой артиллерии, и особенно снарядов, становилось ясно, что армия к войне не была должным образом подготовлена. Все повсеместно обвиняли в преступной халатности военного министра генерала Сухомлинова, пресса требовала его немедленной отставки и предания суду.

В декабре 1914 г. А. И. Гучков, собрав неофициальным образом «представителей законодательных учреждений, рисовал им дело как совершенно безнадежное», предрекая тяжелую катастрофу армии и неизбежное погружение России «в длительный хаос». Но эти мрачные настроения Гучкова, по словам Милюкова, тогда, в исходе 1914 г., еще не разделялись большинством депутатов Думы, включая и фракцию октябристов¹¹. Большую тревогу вызывали внутренняя политика правительства и особенно действия министра Маклакова — расцвела пышным цветом практика внедумского законодательства по статье 87. Все изменения в государственном хозяйстве, вызываемые войной, спешно проводились решениями Совета министров и осуществлялись царскими указами. Началось соперничество министерств с военным командованием из-за пределов власти.

Возмущение в думских кругах вызвало запрещение Маклаковым съезда земств и городских дум для организации помощи фронту, готовившееся по инициативе Родзянко. Последний выяснил, что министр, сославшийся на решение Совмина, попросту солгал, так как Совмин этот вопрос не обсуждал¹².

«При таком положении, — вспоминает Милюков, — не желая нарушить священное единение, мы все же хотели объясниться с министрами начистоту — и для этой цели за день до открытия заседаний Думы 27–29 января устроили частное совещание думской комиссии обороны с участием министров. Говорить на этом совещании пришлось главным образом Шингареву и мне. Шингарев очень ярко на конкретных примерах обрисовал внутреннюю политику Маклакова. Я, со своей стороны, остановился на отношении Маклакова к печати, национальностям¹³. Мы требовали отставки Маклакова как нарушителя „священного единения“. Мы прямо заявили Сухомлинову, что он обманывает Государственную Думу. Маклаков был груб и резок, его выходки произвели отвратительное впечатление. Родзянко (в записке) просил Горемыкина смягчить неприятную картину. Премьер произнес несколько примирительных фраз и обещал внести в Думу законопроект о польской автономии. Этим единственным обещанием (неисполненным) и закончилось закрытое заседание». Оно, как видим, не смогло укрепить «священное единение», конфронтация Думы с правительством грозила вновь обостриться.

Родзянко добился аудиенции у царя и попросил ускорить созыв Думы. Эта встреча помогла временно разрядить обстановку.

Дума была созвана на три заседания 27 января для обсуждения бюджета, но первое же заседание вылилось в историческую манифестацию, как и в первые дни войны. Не приняли участие в манифестации только крайне левые, и странное молчание хранили «думские немцы». Незадолго до этого было арестовано несколько социал-демократов за антивоенную пропаганду, в их числе были и четыре депутата. Фракция социал-демократов намеревалась сделать запрос об этом, но не собрала нужных 30 голосов и публичной демонстрации в Думе не организовала. «Все обошлось благополучно», — свидетельствует председатель¹⁴.

Открывая сессию, во вступительной речи М. В. Родзянко, выражая общее настроение депутатов, говорил о единении царя и народа, что первый чутким сердцем своим услышал народные чувства и «услышал здесь (в Думе) отклик единой, дружной русской семьи, которая, забыв все разногласия, грозно встала стальной щетиной штыков перед дерзким врагом за веру, царя и отечество». Премьер подтвердил верность правительства политике священного единения, олицетворением которого стала Дума: «Полгода назад, — восклицал Горемыкин, — здесь, в стенах Таврического дворца, Россией был пережит день, который никогда не забудется, день всеобщего восторженного подъема народного чувства. Прошло полгода, и правительство вновь приветствует вас здесь от имени его величества». Как гласит стенограмма: «Члены Государственной Думы встают. Продолжительные рукоплескания и крики: „ура“»¹⁵.

После председателя Думы говорили Горемыкин и Сазонов, пишет Родзянко. Оба они указывали на то, что первые победы порождают уверенность, что мы прочно завоевали Галицию и убедились на деле, что мы хорошо подготовлены к войне.

Сазонов вызвал овацию депутатов своим заявлением, что «светлое историческое будущее России — там, на берегах моря у стен Царьграда». В это время Сазонов добился признания союзников на переход проливов и Царьграда, после успешного завершения войны, к России.

Горемыкин упомянул, что жизнь выдвинула целый ряд вопросов внутреннего характера, которыми придется заняться, однако, только после войны. Сухомлинов заявил, что армия обеспечена боевым снаряжением и что к марту снарядов и ружей будет в избытке…