Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России - [17]

В особо подозрительных случаях московские власти начинали над нерадивыми кабатчиками следствие, в ходе которого специальная комиссия выясняла: «Не корыствовались ли они государевою казною, не поступились ли с кружечных дворов питья себе безденежно и друзьям своим, на пиво и мед запасы во время ли покупали, деньги лишние на прогоны не приписывали ли, в указные ли часы кружечные дворы отпирали и запирали?»^{96} — т. е. не использовались ли обычные уловки торговцев спиртным в ущерб казне. Специальным указом 1685 г. им были предписаны те статьи расходов, на которые можно было тратить казенные деньги. Прочее — даже «распивочную посуду» — кабачники должны были покупать на свои средства. За хищения питейных денег головам и целовальникам назначалась смертная казнь «без всякия пощады».

Одновременно властям приходилось принимать некоторые меры в интересах потребителей: от целовальников требовали обслуживать посетителей «полными мерами», а «в вино воды и иного ничего не примешивать», чтобы «питухи» не соблазнялись более качественной «корчемной» продукцией^{97}. Чтобы не остаться внакладе, кабатчикам приходилось жаловаться в Москву при малейшей угрозе казенному интересу — даже, например, если начальники местных гарнизонов запрещали пьянство своим подчиненным.

В Москве большей частью кабацких доходов ведало особое учреждение — Новая четверть, где в середине XVII в., по словам подьячего Григория Котошихина, их собиралось «болши ста тысяч рублев». Описанная выше технология государева кабацкого дела существенно отличает российский кабак от западноевропейских заведений: первый действовал как специфическое государственное учреждение, ставившее своей целью максимальное пополнение казны; не случайно во многих городах один и тот же выборный «голова» собирал и питейную прибыль, и таможенные пошлины. Изначально кабак был ориентирован не на застолье, а на быстрейшее обслуживание непритязательного «питуха», и способствовал тем самым распространению далеко не лучших отечественных питейных традиций.

До середины XVII в. знатные особы имели привилегию владеть частными кабаками и охотно ей пользовались — как, например, князь Иван Лобанов-Ростовский, выпрашивавший в 1651 г. у царя: «Крестьянишкам моим ездить в город далече. Пожалуй меня, холопа своего, вели, государь, в моих вотчинках устроить торжишко и кабачишко»^{98}, Обычно такую милость получали лица из ближайшего окружения царя; но иногда за особые заслуги она давалась в награду: так получил кабак с его доходами знаменитый Козьма Минин, ставший при Романовых думным дворянином и владельцем нижегородских вотчин.

Выгодой от поставки водки на казенные кабаки пользовалась не только знать, но и — царская фамилия. На пяти дворцовых заводах царя Алексея Михайловича (1645–1676 гг.) выкуривались десятки тысяч ведер вина в год, и часть из них шла на продажу^{99}. Сам царь предпочитал квас или — реже — пиво и пьяниц не любил, грозил им «без всякой пощады быть сослану на Лену»; но кабацкое хозяйство при нем неуклонно развивалось, и доход от него увеличился в три раза. Правда, при царе Алексее в России под Астраханью начались первые опыты разведения своего винограда и изготовления виноградных вин.

Распространение пьянства вызывало вполне понятную озабоченность современников. В XVII в. из пограничных городов — Брянска, Алексина, Епифани, Великих Лук и других — в столицу посыпались жалобы воевод на злоупотребления спиртным служилых людей: стрельцы «на кабаках пропились, да они же на карауле на денном и на нощь приходят пияни и унять их им не-можно». От «воинских людей» требовали даже давать особые поручные записи с обязательствами не пропивать и не проигрывать свое оружие и прочее снаряжение. А они уже чувствовали себя вправе штурмом брать кабаки, где им отказывали в выпивке, как сибирские казаки во главе с атаманом Романом Шеловым, которые в Великом Устюге «учали саблями сечи и из самопалов стреляти и убили… трех человек до смерти»^{100}.

Смутное время дает примеры поразительной деморализации. Вологодский архиепископ Сильвестр рассказывал, как небольшой отряд «польских и литовских людей» вместе с украинскими казаками и «русскими ворами» сумел в 1612 г. захватить большой город: «…на остроге и городовой стене головы и сотников с стрельцами и у снаряду пушкарей и затинщиков не было, а были у ворот на корауле немногие люди и те не слыхали, как литовские люди в город вошли. А большие ворота были не замкнуты… А все, господа, делалось хмелем, пропили город Вологду воеводы»^{101}. Весной 1650 г. уже новгородцы опасались нападения шведов на пасхальной неделе по причине, что «в то время пора питущая»^{102}.

Наряду с пьянством, беспокойство у местных властей вызывало и распространение азартных игр; выдвигались предложения закрывать питейные заведения во время праздников, а особенно в дни выдачи жалования. Современников смущало в кабаках не только пьянство. Они хорошо осознавали, что «в корчемницех пьяницы без блудниц никако же бывают…»; тем более что Россия XVII столетии успела познакомиться и с этим достижением цивилизации: в Холмогорах, например, наряду с кабаками была уже целая улица публичных домов, хорошо известная иностранцам