Госпожа моего сердца - [5]

Он почувствовал холод… Затем она отвела свой взгляд, и его бросило в жар.

Рук упал на одно колено и склонил голову. Когда он снова поднял ее, перед ним уже был народ, заслонивший ее и, частично, ее людей. Один из них презрительно поднял бровь, выразительно посмотрел на Рука и многозначительно повернулся к нему спиной.

Рук уже пришел в себя. Он беспрекословно сел на скамью возле охранника, но не мог заставить себя отвести свой взгляд от того места, где только что была она. Толпа поредела, и он снова увидел ее. Он делал вид вначале, что изучает пилястры и вырезанных зверей, других паломников, проходящего мимо священника, бросая время от времени на нее взгляды украдкой. Но никто из ее свиты не обращал на него внимания, и он позволил себе смотреть на принцессу в открытую.

Она носила с собой белого сокола, который был так же безразличен ко всему, как она, словно этот зал был простым охотничьим полем. Кожа ее шеи и ног казалась особенно белой на фоне желтого цвета ее платья, сшитого по фасону, которого он еще никогда не видел в своей жизни — низкий вырез на груди, облегает пояс и бедра, вышито донизу серебряными стрекозами, глаза которых сделаны из изумрудов. Из-за этого при каждом движении складки ее платья сияли дивными оттенками. На узком ремне висел кинжал. Его гладкая ручка из слоновой кости была украшена малахитом и рубинами. Роскошные серебряные шнурки, спускающиеся от локтей на пол, имел на себе эмблему, выполненную в серебристо-зеленых цветах, которую он не мог распознать. Зеленые ленты с теми же эмблемами были вплетены в ее косы, которыми скреплялись ее темные, как черное небо, и гладкие, как дьявольский венец, волосы.

Он перевел взгляд на ее руки, поскольку больше не мог позволить себе смотреть так прямо на ее лицо. Еще более он боялся смотреть на ее тело из-за какого-то странного влияния, которое она на него производила. Перчатки и капюшон-клобучок на соколе, украшенные драгоценными камнями, как и все остальное, сверкали и светились. Она погладила грудку птицы своими большими пальцами, и, несмотря на расстояние, эта нежная ласка заставила его сердце кровоточить, словно ему в грудь вонзили кинжал. Он не мог оторвать глаз от ее пальцев, которые теперь прикоснулись к губам. Он увидел ее слабую улыбку, которую она адресовала каким-то дамам — такая холодная, холодная… Она вся была сиятельно холодной, а он — пылал. Он не мог запомнить ее лица. Он даже не понял, была ли она красива или нет. Он не смог бы описать ее черт. Ведь трудно описать солнце, глядя на это слепящее светило.

— Муж! — голос Изабеллы потряс его. Она была здесь, рядом. Она схватила его за руку и упала на колени рядом со скамьей, на которой он сидел. — Завтра утром со мной будет говорить сам епископ. Он хочет выслушать мою исповедь и поговорить о служении Богу! — Ее голубые глаза сверкали. Она радостно улыбнулась ему: — Я сказала ему о тебе, Рук. Что ты был моим надежным и верным защитником, и он попросил, чтобы ты тоже предстал перед ним вместе со мною — подтвердить свою торжественную клятву целомудрия во имя Иисуса и Святой Девы Марии!

Изабелла настояла, чтобы он пошел с нею без доспехов. Ее робость, ее тяга к Руку в поисках его защиты испарились. Всю ночь она не ложилась спать и провела ее в молитвах, прерывая их временами лишь для того, чтобы с бесконечными подробностями описать свой триумф. Здесь, в церкви, уже слышали про нее — ее слава уже разошлась так далеко! Теперь церковники хотели удостовериться, что ее видения были ниспосланы Богом. Они подвергли ее жестокому допросу, но она правильно отвечала на все и даже сама сделала им ряд замечаний, указав на ошибки в их трактовке евангелия от Святого Иакова.

Рук слушал ее, испытывая большое беспокойство. Он не мог представить себе, как это его жене удалось расположить к себе этих заносчивых церковников в ярких одеяниях, говорящих по-латински. Правда, Изабелла приобрела ряд последователей, но они были родственными ей по духу, так же склонными к экстазу и духовным мукам. И он не встретил еще ни одного церковника, который был бы более заинтересован в святом экстазе, чем в своем обеде.

Он спал урывками. Ему снились соколы и женские тела. Во время пробуждений он проверял, спала ли Изабелла, но та не ложилась всю ночь, стоя на коленях у окна и вознося молитвы Всевышнему. Слезы медленно текли по ее щекам, а на лице неизменно играла улыбка блаженства и умиротворения. Ему очень хотелось, чтобы епископ даровал ей все, к чему она стремится. Может быть и святости, если это так ей надо.

Он очень опасался предстоящей встречи. Он боялся так, как еще ни разу не боялся ни перед одной битвой и ни перед одним сражением. Временами ему даже казалось, что завтра его ожидает казнь. Пока та клятва, которую они дали, была известна только им двоим, она не казалась ему настоящей. К тому же, он ведь не сказал ясно, в чем, собственно, он поклялся. Они были еще молоды, еще оставалась надежда. Женщины очень непостоянны, это ведь всем известно. Может быть она еще изменится. Ему надо было бить ее. Надо было не обращать внимания на ее вопли и причитания и обзавестись ребенком. Надо было сказать, что порядочные женщины остаются дома, а не таскают своих мужей, чтобы те присутствовали при их канонизации. Он глядел на ее благочестивые слезы, и ему хотелось заплакать самому.