В день приезда художника дом стоял вверх дном. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять — мысль о семейном портрете, заказанном немцу, привела всех в состояние крайнего возбуждения. Я могла бы рассказать, в каких странных формах проявляется тщеславие, но меня никто не спрашивал. Никто бы не подумал, что мы так заботимся о мирском. В нашем благочестивом доме никогда не забывали о добродетели скромности.
Поводом для возникшего столпотворения стал первый день весны, ну хорошо, пусть первый январский день, который при желании можно было назвать теплым. В такой день только и убираться — скрести, тереть и полировать все доступные видимые и невидимые поверхности. Дому, стоившему королевского состояния, исполнился всего год, он вряд ли нуждался в дополнительном украшении — и без того прекрасно смотрелся на солнце, — но в большом зале деревенские девушки с самого рассвета натирали пчелиным воском каждый квадратный дюйм дерева до тех пор, пока не засверкали стол на помосте, стенные панели, деревянные двери. Другие работницы трясли наверху подушки, взбивали перины, мыли обивку стен, проветривали комнаты и рассыпали в шкафах ароматические шарики и лаванду. Поменяли сено в уборных. В вычищенные камины положили благовонные яблоневые поленья. Когда мы вернулись с заутрени, солнце стояло еще невысоко, но из кухни уже доносились лязг, скрежет, предсмертные крики птиц и запах бурлящих лакомств. Мы, дочери (все, как одна, в лучших нарядах с лентами и вышивкой — вряд ли случайное совпадение), тоже принялись за работу, сметая пыль с лютней и виол на полках и готовя все для домашнего концерта. А в саду, где величественно, хотя и несколько раздраженно, госпожа Алиса осматривала свои войска (бдительно поглядывая на реку, чтобы не пропустить лодки, направляющиеся к нашему причалу), кажется, собрался весь наличный запас мальчишек из Челси, ревностно подрезавших шелковицу — первое достижение отца на поприще садоводства. Ее латинским названием — morus — он именовал и себя (будучи достаточно самокритичным, он находил забавным, что это слово означает также «глупец»). Остальные подрезали целомудренные кусты розмарина или подвязывали деревья шпалер, украшавшие сад и похожие на отощавших узников. Их груши, яблоки, абрикосы и сливы — плоды нашего будущего летнего счастья — только готовились к рождению и пока представляли собой лишь почки и завязи, уязвимые для поздних морозов.
Взоры всех притягивали сад и река за воротами. Не наш отрезок с бурным течением, о котором местные говорили, будто вода здесь танцует под звуки затонувших скрипок, и где, как все знали, очень трудно пройти на лодке и причалить; не маленькие лодки, на которых деревенские жители выходили за лососем, карпом и окунем; не пологий дальний берег с тянущимися по нему до холмов лесами Суррея с дикими утками и другими водоплавающими Клапема и Сиденема. Нет, все смотрели на реку с любимого отцом высокого плато, откуда открывался прекрасный вид на Лондон — его островерхие крыши, дым, церковные шпили, — где жили и мы до того, как стали богатыми и влиятельными. Без этой панорамы отец, почти так же как и я, не мог прожить и дня.
Сначала появились Маргарита и Уилл Ропер. Под ручку, нарядные, торжественные, женатые, ученые, скромные, красивые и счастливые, они показались мне в то морозное утро невыносимо самодовольными. Старшей дочери Мора и моей сводной сестре Маргарите исполнилось двадцать два года, как и ее мужу (на год больше, чем мне); но они уже настолько обвыклись в своем совместном счастье, что забыли, каково быть одному. Затем Цецилия со своим мужем Джайлзом Хероном и Елизавета, тоже со своим мужем, Уильямом Донси. Все они моложе меня — Елизавете всего восемнадцать, — и все улыбались от тайной радости новобрачных, а также более дозволенной радости людей, счастливо заключивших брак с человеком, любимым с детства, видевших, как карьера мужа при дворе движется семимильными шагами, и предвкушавших прекрасное будущее. Затем дед, старый сэр Джон Мор, важный и торжественный в подбитой мехом накидке (он уже достиг того возраста, когда даже прохладный весенний воздух причиняет беспокойство). Потом молодой Джон, самый младший из четверых детей Мора. Он дрожал от холода в нижней рубашке и, пристально всматриваясь в водную гладь, механически обрывал с розового куста листья и сворачивал их в тончайшие трубочки, пока госпожа Алиса не выбранила его как следует за то, что он губит кустарник, и не отослала потеплее одеться. Затем Анна Крисейкр, еще одна воспитанница, как и я. Она обладала досадным свойством производить впечатление наивной хорошенькой девочки. Я-то хорошо понимала, зачем убранное богатой вышивкой пятнадцатилетнее существо порхает вокруг Джона, но не видела никакой необходимости во всех этих укутываниях длинных конечностей, в нежном мелодичном мурлыканье, в тонких улыбках на милом лице, хотя в присутствии Джона она держалась так всегда. Это бросалось в глаза. Покойные родители оставили ей деньги, поместья, и отец хотел женить на ней Джона прямо в день ее совершеннолетия. Иначе какой же смысл растить богатую воспитанницу? Из всех нас он, кажется, только меня забыл выдать замуж, но, правда, я на несколько лет старше его единственного сына. Анна Крисейкр старалась зря. Ведь Джон и так смотрел на нее как преданный нес и, хоть и не отличался большим умом, все-таки понимал, что полюбил ее на всю жизнь.