Господствующая высота - [14]

— Это, — снова не сдержался я, — чтобы потом не было стыдно за бесцельно прожитые годы?

— И да, и нет, — усмехнулся Арис. — Но ты опять торопишься. Человек не должен умирать своей смертью.

— А какой смертью должен умирать человек?

— Он должен погибать.

Я ошалело прокашлянул.

— Почему?

— Если живой становится мертвым просто так… — Арис помолчал, будто пробовал вслушаться в собственные слова. — Если живой умирает просто так, то родным нужно звать попа, чтобы жить дальше и не сойти с ума. Когда человек не погибает, а просто так становится неживым, то нет чуда смерти, а есть только расписка попа, крест.

Я присел, облокотившись на колени.

— Чуда смерти — кровищи, что ли?

— А почему душки́ больше боятся, если их не расстреляют, а вешают? — поинтересовался в ответ Стикс.

— Душа через глотку не выходит?

— Да, почти так. Другая, лучшая для них смерть — всегда с кровью. И главное все равно не кровь, нет, а то, как ты сейчас сказал — что смерть должна приходить не зря. Что это не пробел, а пропуск.

Я закурил — совестно сказать — не оттого, что хотелось курить, а оттого, что в темноте ни с того ни с сего мне стало не по себе, проняло аж до корней волос, до озноба, как продравшего шары лунатика на коньке, даже папиросу из кулака не выпускал поначалу, — так расслабило и затрясло.

— Выходит, и тогда, на верхнем, и сегодня ты хотел не шлепнуть меня, а облагодетельствовать? — спросил я без тени иронии.

— Нет, — запросто, как на самый обыденный вопрос, отозвался Стикс.

— А что?

— На верхнем посту и у «бунгало» ты сам искал смерть. Ты или она тебя.

Я осторожно затянулся.

— Да, очень удобно, блин.

— Что удобно, почему?

— Потому что при таком раскладе ты уже не боец, а электроспуск. Вышиб мозги — своему, душку, по делу, из-за кэзэ,[31] быдыщ! — и взятки гладки.

Стикс только хмыкнул и ничего не сказал. Было ясно, что это объяснение он считает наивным и не собирается даже оспаривать его. Что-то, тем не менее, из моих слов запало ему на ум. Сидя, он принимался то шаркать по полу ногой, то поправлять под собой рулоны.

— Электроспуск… — не стерпел он все же. — Можно думать, ты пришел сюда, в армию, сам. И тут стреляешь как добровольный.

Поперхнувшись дымом, я прочистил горло и сплюнул.

— Да, не как доброволец. Но против долга Родине ничего не имею. А что?

Арис тоже ответил не сразу.

— У Пошкуса перед твоей Родиной не было никакого долга.

Я выпустил окурок из пальцев и притоптал его.

— Не лезь в бутылку, варяг. Эту тему мы уже проходили. Насчет долга Пошкуса как-нибудь спросим у него самого. За себя говори.

— У Пошкуса перед твоей Родиной не было никакого долга, — упрямо выговорил Стикс. — Чека́ его деда тоже расстреляла под хутором. Пошкус умер, как надо, но он погиб просто так.

Чувствуя, что у меня начинает гореть лицо, я с нажимом огладил голову ото лба к макушке и глубоко передохнул. На миг представилось: драка в условиях нулевой видимости, единственный источник освещения — искры из глаз.

— Арис, ты сейчас поёшь, что твой поп.

— Нет, не как поп. Я говорю, что знаю.

— Ну и откуда ты знаешь то, что знаешь? Как надо и как не надо — не нам судить. У Мартына дед вон тоже в лагерях сгинул. И что ему — задрать штаны и к духам бежать? Да даже и по-твоему выходит: и Пошкус, и дед его получили то, что хотели. Ведь послал тебя Пошкус перед смертью? Послал. Из-за курева? Да. Но почему из-за курева? Оттого что курить хотел? Не-а. Оттого что смерти искал, маячил ей папироской. Твои слова. Лучше скажи, по чьим долгам сам тут кровя пускаешь.

— Tai ne tavo reikalas.[32]

Пригоршней я бережно, с болезненной усмешкой накрыл шишку на затылке.

— Gerai.[33] Тогда с какого хера ты лезешь ко мне?

Арис холодно рассмеялся.

— Я — лезу? А кто вчера подслушал меня?

— Я не подслушивал, а слышал. Под кайфом. Разница есть?

— Нет разницы. Это одно и то же.

— Вот оно как… Ну если ты знал, что тебя слышат, то почему не заткнулся сразу, а продолжал вещать?

— Я не знал еще тогда.

— Не знал еще тогда? А кто же знал тогда? Матиевскис? Папаримскис? О чем вообще базар, если ты не знал еще тогда? А сейчас откуда знаешь?

— От верблюда…

Я потолкал кулаком в ладонь.

— Ладно, герой. Можешь себе думать про донос Капитонычу, что хочешь. Мне, если честно, по барабану. Чужая душа — не дай бог вляпаться. Но я скажу, что сам думаю про вчерашнее. А думаю я вот что. Ты не только знал, что я слышу тебя из котлована, но обращался ко мне, а не к Матиевскису. Больше того: ты уже тогда знал, что землячок твой сдаст тебя с потрохами. И не боялся, а как раз добивался этого… Окей?

Стикс брезгливо фыркнул.

— Ну тогда скажи — зачем? Чтобы прийти сюда, в зиндан?

Я покачал головой.

— Нет, Арис, не в зиндан.

— А куда?

— В «бунгало».

— Зачем?

— Крови нюхнуть.

— Kam?[34]

— Вот уж не знаю, товарищ майор. Но — нюхнуть. Не чужой, так своей. А может, и того почище: чуда смерти. Ведь с этим фокусом, в отличие от кровушки, хотя и сопливой — ну от мордобоя под буру, — в последнее время полный швах.

— Что ты означаешь — нюхать кровь? — серьезно спросил он.

— Военноозабоченных означаю. Типа тебя. Потому что повидал их, в Союзе еще. Тех, которые рвались в Афган, в учебке у нас просили заявления писать. Ну для порядка вроде. Так вот никого, кто накатал такие заявы, сюда не пустили. Никого. Завернули добровольцев всех до единого. И правильно сделали.