Господин Хайдеггер любит кошачьих - [3]
Говорят, Хайдеггер научил людей думать - вот моя сестра и думает больше семидесяти лет. Но что человек надумает, если десятилетиями неустанно концентрируется на своем думанье? Если все время соскальзывать с одной мысли на другую, никогда не останавливаясь ни на одной из них, позволяя, чтобы мысли разбегались, как шустрые муравьи? Мне-то откуда знать. Это знает только моя сестра, но, насколько я понимаю, ее вовсе не интересуют знания как таковые. Возможно, ее думанье научило ее не думать. Не знаю, ничего я не знаю. Когда-то, уже давно, когда бесконечная борьба с проклятыми котами меня допекла в очередной раз, на ум мне пришла мудрая, как показалось, мысль. А именно: найти доктора для животных, фамилия которого была бы... ну не в точности Хайдеггер, полное совпадение маловероятно, откуда бы у нас Хайдеггеры, - но хотя бы Хайдегор, Хайдугорский, подошел бы даже Хедуковский или кто-нибудь еще, кто, пусть косвенно, был бы созвучен Хайдеггеру, и попросить его вколоть всей этой толпе выродков какой-нибудь смертельный яд лично бы их в саду потом закопал. Пустые надежды. Исследовал все телефонные книги, какие попались, - увы, самым подходящим из обнаруженных был ветеринарный фельдшер Бергсон. Хайдеггер бы с удовольствием потолковал с Анри Бергсоном, а вот моя сестрица на этого Бергсона чихать хотела со второго этажа. Еще отыскался ветеринарный врач Гатис Кемпс. Этот бы подошел, если бы удалось втолковать сестре, что Кемп - девичья фамилия матери Хайдеггера, так что между Хайдеггером и Кемпом разница невелика. Нет, у нее только г-н Мартин Heaideger, да г-н Мартин Heaideger на уме. Наткнулся я на д-ра Мартиньша Хайберга, однако сестра хоть и стара, но не настолько глуха, чтобы спутать Хайберга с Хайдеггером, вдобавок Мартиньш Хайберг был вовсе не ветеринарным фельдшером, а отоларингологом. Ох, сомневаюсь, что отоларинголог возьмется устранять кошачьих. Мир точно катится к концу, не найти больше Хайдеггеров. Я прекрасно обошелся бы без философа Хайдеггера, мне бы ветеринара Хайдеггера, пусть будет даже бомж Хайдеггер, лишь бы он взялся извести котов! Тщетные упования. Нет у нас тут Хайдеггера, нет. Кошачья чума в нашем доме началась лет двадцать назад. Вообще-то сестре коты всегда нравились - маленькие, пушистые котята, трогательные беспомощные созданьица, которые враскорячку, нетвердо ковыляют по комнате, исследуя любопытными мордочками все углы. Смотришь на них и умиляешься тому, как их влечет мир, они ж хотят все разузнать, быть причастными ко всему подряд. Ничего, что оставляют лужицы на полу и, тренируя когти, дерут обивку дивана, котяткам простительно. Сколько помню - а память у меня хорошая, помню даже события восьмидесятилетней давности, - по дому всегда слонялся какой-нибудь пушистик, а то и два, три и больше, всех цветов и оттенков - черные, белые, рыжие, полосатые. Сестра с ними возилась часами. Мартин Хайдеггер и котята только они и привязывали ее к этому миру. Одна незадача - со временем котята вырастали, превращаясь в голодных вороватых котов или в мяучливых и похотливых кошек; все они гадили повсюду, только не там, где я выставил коробку из-под обуви, наполняемую песком или опилками. Вытурить кошаков из дома нельзя; их можно морить голодом, из них можно выколачивать жизнь, начиная хоть с хвоста, хоть с морды; швыряй их об стену, кидай через забор, гони по улице - делай что угодно, они все равно не сдохнут, вернутся, и вот уже снова слоняются по двору, вскакивают по ночам на карниз, скребут оконный переплет и орут, как ушибленные. Только приоткроешь дверь, как кошак стремглав проскальзывает внутрь. Когда сестра была помоложе и еще высовывала нос на улицу, раза два в год она притаскивала с рынка корзину, из которой высовывались четыре, пять или шесть милых глупых мордашек. Это не важно, что дома уже было пять или восемь кошек. Проходило полгода, котята вырастали - и от них уже некуда было деться. Кошаки выпотрошили весь дом, побили посуду и цветочные горшки, распатронили обивку дивана, отодрали электропроводку, развлекались, словом, ни в чем себе не отказывая. Тогда сестра взяла старый мешок из-под картошки и принялась их отлавливать по всем углам, что было непросто: коты, почуяв недоброе, прятались под кроватями, взмывали по лестнице, карабкались по шторам - улепетывали куда глаза глядят. Отловив очередного, сестра одаривала его прощальной лаской и пихала в мешок. Когда мешок заполнился, к нему привязали пару кирпичей, и сестра поволокла многоголосо мявкающий и шипящий мешок к водоему, образовавшемуся неподалеку на месте заброшенной стройки. Сначала она осмотрелась, не видит ли кто, затем сняла юбку, забрела в воду, крутанула верещащий мешок над головой и швырнула, насколько сил хватило. Обычно, несмотря на тяжесть кирпичей, мешок какое-то время топорщился над водой, затем воздух постепенно из него выходил, и мешок, пуская пузыри, со всеми котами погружался в пучину. Однажды кирпичи почему-то отвязались, и отчаянно орущий мешок, дергаясь, как живой, еще долго мотался от берега к берегу. Истерически рыдая, сестра прибежала домой, и мне пришлось пойти с ней, чтобы длинным шестом запихать мешок под воду. Целый час промаялся, пока не доставил кошек по назначению. Если эта лужа когда-нибудь пересохнет, среди прочей дряни на дне обнаружатся залежи кошачьих останков. Уж и не знаю, как объяснят себе люди возникновение кучи из примерно семидесяти скелетов, сплетенных друг с другом, - поймут ли, что свой последний час кошачьи встретили в давным-давно сгнившем мешке? После чрезвычайно неприятной процедуры избавления от кошачьих несколько дней в доме царил мир, но вскоре либо соседи, осведомленные о сестриной слабости, тащили к нам в дом котят, которых им самим топить не хотелось, либо сестра, задумчиво и умиротворенно улыбаясь, приносила с рынка корзинку, пищащую тонкими голосками. И все началось сначала.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.