Господа Помпалинские. Хам - [4]

Теперь, когда читателю известно происхождение и значение герба и родового прозвания, надобно сказать несколько слов и о графском титуле, у которого тоже своя, полная драматизма история.

Из-за него и произошли печальные события, которые составляют содержание моей повести; из-за него обрушились на почтенное семейство печали и невзгоды, побудившие меня взяться за перо. Но, чтобы не повторяться, я предоставляю самому читателю узнать историю титула из дальнейшего повествования и предлагаю его вниманию следующую главу, закончив свой исторический экскурс. В ней он удостоится чести вступить вместе со мной в пресветлые хоромы графа Святослава и познакомиться с некоторыми главными представителями почтенного семейства.

II

Кроме обширных земельных владений и роскошных усадеб в Литве, графу Святославу Помпалинскому принадлежал великолепный дворец в Варшаве — украшение одной из главных улиц столицы. Здесь он почти безвыездно жил в продолжение многих лет, если не считать поездок на воды летом и в какую нибудь европейскую столицу зимой.

Но с некоторых пор он все реже стал покидать Варшаву, поручив надзор за имениями целой армии приказчиков, управляющих и доверенных лиц, чьей обязанностью было дважды в год являться пред ясные очи седого барина с отчетами, рапортами и денежными доходами.

Средний брат тоже жил в собственном особняке. Правда, это был не дворец, но зато красивый, уютный домик — настоящий шедевр архитектуры и образец комфорта.

Только младшему из ясновельможных братьев — Ярославу — не выпало счастья владеть ни дворцом, ни особняком в столице. Дело в том, что он унаследовал как раз те земли, где возводилось знаменитое строенье, которое уже сравнивалось с Кёльнским собором, хотя это был скорее Ватикан в миниатюре. Сооружение его он почитал делом чести и своим священным сыновним долгом.

Но завершить дело отца ему не удалось — из двухсот палат возведя девяносто восемь, а из пятнадцати башен и башенок — девять, неутомимый зодчий отдал богу душу, завещав старшему сыну, Мстиславу, продолжать, а если достанет сил и денег, окончить труд двух поколений, предпринятый для блага отчизны и своего собственного. Возводя это чудо архитектуры в Литве, граф Ярослав уже не мог ничего строить в Варшаве и в свои наезды туда вынужден был вместо дворца или хотя бы особняка останавливаться в обыкновенном каменном доме, который он снимал, как самый заурядный жилец, платя самую тривиальную квартирную плату.

Это всегда шокировало супругу графа Ярослава, урожденную княгиню Икс. Она провела большую часть своей молодости в Париже и прекрасно знала, что принято во всех Сен — Жерменских предместьях мира и что ей подобает по рождению, положению и связям. С нею в дом Помпалинских вошел неведомый ему дотоле великосветский шик. Но что поделаешь — мезальянс есть мезальянс! Только сооружаемое в Литве подобпе Ватикана несколько вознаграждало ее и искупало в глазах света наемный дом.

Когда граф Ярослав умер, отпрыски его — Мстислав и Цезарий — едва успели перейти с рук француженок- бонн к гувернерам той же национальности, и должно было пройти еще немало времени, прежде чем их юные шаги стал направлять будущий ментор и наставник обоих — l’abbé [113] Ламковский. Граф Святослав, человек холостой и к тому же, конечно, в рамках светских приличий — друг графини, предложил ей после смерти своего незабвенного брата поселиться с сыновьями в наполовину пустовавшем доме, который сделал бы честь любой графской и даже породнившейся с князьями семье.

Поцеремонившись немного для приличия, графиня согласилась. Ведь граф Святослав был холост и как будто не собирался жениться, а значит, его имения и капиталы должны были перейти или к единственному сыну графа Августа или к ее сыновьям, если, конечно, старику не вздумается завещать все на благотворительные цели, потому что филантропия в последние годы жизни стала его страстью. Нежная и заботливая мать почла своим священным долгом держать сыновей в доме почтенного дядюшки и ради них завоевать его расположение, даже в ущерб племяннику и филантропии. К тому же как ревностная христианка она полагала, что ей на том свете зачтется, если она будет ухаживать за стариком и скрашивать его одиночество. Она как раз вступала в тот возраст, который отделяет молодость от старости, делала первые шаги по стезе ханжества и сопутствующих ему добродетелей: смирения, самоотречения и милосердия.

Графиня Виктория больше десяти лет жила во дворце своего деверя, где прошли детство и юность ее сыновей. Ее апартаменты, состоящие из множества гостиных, будуаров и кабинетов, соединялись с половиной графа узкой длинной галереей, одна стена которой была застеклена, а другая увешана картинами разных размеров, представлявшими довольно богатое собрание живописи.

Однажды белым зимним утром графиня, велев доложить о себе, направлялась по галерее на половину деверя.

Это была статная, высокая женщина. Ее легкая, но величественная походка, гордо вскинутая голова, нежное, белое, хотя покрытое уже сетью морщинок лицо, надменный и властный взгляд больших черных глаз, в которых еще не угас былой пламень, уверенные жесты и манера держаться — ничто не обличало в ней смирения, благочестия и прочих добродетелей праведницы, какой она слыла во мнении света.