Горячие сердца - [55]

Интересно было знать, как обстояло дело на других точках того же аэродромного узла немцев. Туда, вероятно, уже подходят его товарищи.

Что-то долговато не было слышно указаний штурмана. Судя по времени, самолет уже должен был быть над целью.

— Штурман!

— Да.

— В чем дело?

— Не вижу цели.

Холодок пробежал по спине Гастелло. «Неужели промазали?» Заставил себя смолчать, чтобы не нервировать штурмана.

Тот заговорил сам:

— Аэродром остался влево.

— Проскочили?

— Да.

— Возвращаемся.

— Есть... Разворот влево.

Гастелло описал размашистый круг.

Снова потекли длинные, как часы, секунды. Снова томительное молчание штурмана.

Наконец штурман проговорил:

— Нет никакого аэродрома.

В его голосе звучало подлинное отчаяние.

— А влево? — сдерживая себя, чтобы не крикнуть, спросил Гастелло.

— Ничего не вижу.

Подавляя овладевающее им раздражение, Гастелло бросил:

— Ищите!

И опять секунды молчания.

Гастелло уже решил снизиться, чтобы дать возможность штурману получше разглядеть землю, когда тот доложил:

— Никак не разберу... замаскировались, дьяволы, что ли?

Разворачиваясь для нового захода, Гастелло одновременно снизился.

— Ага! — послышался возглас штурмана. — Доверните вправо... еще... много... Так держать!.. Нет, поздно. Придется еще раз пройти вхолостую.

— Зря не бросать! — сердито сказал Гастелло.

— Понятно.

— Но без конца утюжить тут небо мы тоже не можем.

— Все понятно, командир.

— Больше внимания!

— Разрешите дать фонарь?

— Дайте.

Через десять секунд разорвалась осветительная бомба, но самолет ушел уже далеко. Сквозь правые стекла фонаря Гастелло увидел поле, залитое светом в два миллиона свечей. На первый взгляд оно могло показаться самым обыкновенным полем, поросшим яркозеленой травой. Однако, вглядевшись в его поверхность, все еще освещенную медленно опускающейся бомбой, Гастелло понял причину радости штурмана: под маскировочными сетками по всему кругу аэродрома угадывались контуры больших самолетов.

Гастелло стало весело, как не бывало уже очень давно. Он поймал себя на том, что даже рассмеялся.

— Штурман!.. Снижаюсь с правым разворотом.

— Не нужно, — поспешно ответил штурман. —Я и так все хорошо видел.

— Будем бомбить?

— Да.

— Добро.

— Выходите на прямую. Построже.

«Неужели они воображают, что мы уйдем ни с чем?» — подумал Гастелло о немцах, все еще не открывавших огня и не включавших прожекторов.

Самолет вибрировал на вираже. Успокоился, выйдя на прямую.

Гастелло глянул на стекла: в окружающей тьме не было ни одной световой точки. Погас и собственный «фонарь».

В слабом синем отсвете приборов Гастелло видел под собой только огромные ступни штурманских унтов. Послышался голос штурмана в наушниках:

— Малость вправо...

Гастелло осторожно «дал ногу».

Опять наушники:

— Много... Чуть-чуть обратно... так... Так держать! Бросаю!

С полусекундными интервалами отделялись бомбы.

Вероятно, вой падающих бомб заставил немцев, наконец, понять, что советский самолет не уйдет, не сделав своего дела. Вся окружность бомбардируемого аэродрома словно взлетела на концах ослепительных световых столбов. Прожекторы суетливо зашарили по небу. В их невыносимо ярком свете разрывы зенитных снарядов казались тусклыми красноватыми точками.

Снаряды рвались слишком высоко. Гастелло их не видел. Только цветистые трассирующие строчки зенитных пулеметов проносились по сторонам и исчезали вверху. Однако Гастелло не оборачивался и на них. Его внимание было приковано к земле.

По левому краю аэродрома, следом за разрывами бомб, взметнулось несколько языков пламени. Они казались вялыми и неторопливыми по сравнению с энергичными разрывами бомб.

В этой иллюминации было ясно видно, что вся окружность поля уставлена большими бомбардировщиками.

— Штурман! Правый разворот. Бомбим другую сторону аэродрома.

— Есть!

Сквозь рев моторов Гастелло казалось, что ларингофон доносит до него беззаботное мурлыканье: «Любимый город...» Кто из трех?

Голос штурмана:

— Командир, левее... Так дер... брос...

Снова пошли бомбы. Гастелло следил за тем, чтобы не давать самолету подпрыгивать, словно от радостного возбуждения, когда отделяются бомбы.

Послышался голос стрелка:

— Разрывы зениток справа... Повыше нас.

Голос радиста:

— Разрывы под нами, товарищ командир.

Значит, немцы пристреливались.

— Штурман!

Ответил до непозволительности веселый голос штурмана:

— Полный порядок!

— Все?

— Уходим.

Прожектор зацепил крыло. Луч повис на нем ярким сиренево-серебряным шлейфом.

«Поймали!»

Поток ослепляющего света ударил самолету в лоб. Гастелло задернул шторку, зажмурился. Он ничего не видел.

Все существо Николая переселилось теперь в кончики пальцев, в ступни ног, в аппарат равновесия.

— Штурман! Можете вести меня по прямой?

Ему нужен был поводырь.

Но поводыря не было.

— Я тоже ослеп, — ответил штурман.

— Стрелок! Огонь по прожектору!

Едва заметный стук за спиной показал, что стрелок и сам уже открыл огонь.

Но прожектор крепко вцепился в самолет. К нему присоединился еще один и еще. Они не выпускали Гастелло.

Послышался сухой удар где-то слева. «Влепили», — подумал Гастелло. Но прежде чем успел сообразить, куда именно, — послышался второй удар.